– Но почему?

Царевна нахмурилась еще сильнее.

– Фомич был тенью. Его выбрал город в 1943 году, когда ваша большая война была в разгаре.

Степа внимательно слушал, решив все дополнительные вопросы пока отложить.

– Город чувствовал угрозу, и она была больше, чем просто угроза городу. Это была опасность для всех живущих в нем людей. И город выбрал себе чемпиона, который должен был с ней покончить. Убить одного человека, человека в высоком замке, человека, наделенного бесконечной властью. Убив его, он спас бы десятки, если не сотни тысяч жизней. Многие бы не умерли. Город знал это, а Фомич струсил. В последний момент. Он не решился и сбежал.

– Фомич должен был убить Сталина?

– Да, именно так его звали. А Фомич испугался и вернулся сюда, и с тех пор он живет здесь один. Он не выполнил своего предназначения, но ему очень не хочется умирать. Смерти он боится больше всего.

– Почему?

Царевна на минуту замедлила шаг и посмотрела на Степу, как будто взвешивая свое решение – тратить ли время на объяснения или, быть может, отложить их? Время для разговора и вправду было не идеальным, но, с другой стороны, Степа ведь может и не вернуться обратно в Подмосковие. От этой мысли царевне стало совсем грустно, чтобы не расплакаться, она продолжила рассказ.

– Фомич был дезертиром. Он сбежал с поля боя, добрался тайком до Москвы, хотел двинуться дальше, поближе к своим родным краям, там бы он в лесу затаился и пересидел войну. Пока он добирался до Москвы, он убил двух человек: приютившую его женщину и ее сына. А здесь… здесь его обнаружил мальчик, когда Фомич прятался в товарном вагоне. Фомич испугался, что мальчик позовет на помощь, и задушил его.

Степа внимательно слушал. Рассказ царевны многое объяснял, в первую очередь, конечно, реакцию окружающих на Фомича. Но сам Степа никак не мог заставить себя возненавидеть или начать презирать человека, который за последние несколько дней пару раз спасал его жизнь. Ну да ладно. Сейчас у него есть задачи поважнее.

Он остановился и взял за руку царевну, которая вздрогнула от неожиданности.

– Я не подведу тебя.

Царевна улыбнулась.

– Ты не можешь мне этого обещать, Степа.

– Нет. Я не могу тебе обещать, что я справлюсь. Это правда. Но вот то, что я тебя не подведу и не сдамся, – я тебе обещаю.

Хутулун рассмеялась, и, со Степиной точки зрения, у нее был самый красивый смех, да что уж там? Самый красивый звук, какой он когда-либо слышал в жизни.

ЛюшаМаняСашаКираНикитаСеменович стоял у платформы с раскрытыми дверями.

– Я знала, что ты вернешься! Мы вернулись за тобой.

Ой, как вас много…

Голос Люши – Степа узнал его, даже не прочитав табличку – оборвался.

– Отвезете нас? Нам надо в Москву.

– То есть ты все понял и нас спасешь?

В голосе поезда звучала надежда.

– Я попытаюсь.

Разношерстное воинство расселось по вагонам, и поезд тронулся, оставив Хутулун в одиночестве на платформе.

Глава 20

Если вам суждено попасть под автобус, то вы узнаете об этом в самый последний момент. Собственно, в тот самый момент, когда будет уже поздно и изменить что-либо будет совершенно невозможно. Вы никогда не узнаете заранее ничего ни про автобус, под колесами которого закончится ваша жизнь, ни про его водителя. Например, что он ел на завтрак? Пролетарскую яичницу с жареной колбасой, как обычно, или, быть может, овсяную кашу на воде, потому что и годы нынче не те, и желудочно-кишечный тракт не тот? Может, он вообще решил бахнуть с утра пельменей? Ничего этого вы не узнаете. Не узнаете вы и то, как он пришел утром на темную стоянку, как читал книжку в мягкой обложке, пока автобус прогревался. Как он выходил на маршрут, и как он, возможно одуревший от усталости или, напротив, не вовремя отвлекшийся, не заметил вас на пешеходном переходе. Всех этих деталей вы не узнаете. Вы просто однажды встретитесь со своим автобусом, и темнота обнимет вас.

Так же и люди, проживавшие свои простые или сложные жизни в тени «зиккурата» Игоря Валерьевича, совершенно ничего не знали о надвигающейся катастрофе. В грязном московском воздухе не было ощущения близкой беды. Люди не останавливались на перекрестках, чтобы бросить взволнованный взгляд на последний этаж страшного здания, нависшего над Садовым кольцом. Все было совершенно обычно. Кто-то опаздывал на работу, кто-то злился, стоя в бесконечных пробках, кто-то покупал фалафель в пите, чтобы быстро перехватить что-то на бегу и бежать дальше – домой или в театр, забрать ребенка из садика или на свидание. В офисных зданиях привычно выгорали молодые и талантливые, пожилые и невнимательные умирали от запущенных болезней или несчастных случаев, юные слушали музыку или тупили в телефон, пытались разобраться в окружающем мире или объявляли ему войну.

На Большой Татарской бригады рабочих из Средней Азии третий раз за год меняли бордюры, в зоопарке у панды Диндин случились колики, в школе 1247 ученик седьмого класса получил совершенно незаслуженный трояк по географии, а в красивой квартире режиссер Максим Бриус лениво проснулся и вспомнил, что сегодня вечером в кинотеатре «Октябрь» будет премьера его очень военного и очень патриотического фильма о жизни и подвигах партизана Боснюка. Картина так и называлась – «Боснюк».

Город жил своей обычной жизнью, проживая очередной день, который, кажется, ничем особо примечательным не должен был от других дней отличаться.

Даже обещанная вечером непогода не казалась в тот день чем-то заслуживающим особого внимания. Весь день москвичи раздраженно отмахивались от бесконечных сообщений, которые рассылало им Министерство по чрезвычайным ситуациям, предупреждая и о порывах шквалистого ветра, и о надвигающихся обильных осадках. В «Твиттере» остроумно шутили про то, что центр города скоро опять превратится в мини-Венецию, а несколько особенно ответственных автомобилистов пошли и все-таки переставили свои автомобили подальше от деревьев и рекламных щитов. И даже когда над городом зарокотали раскаты ужасного грома, москвичи предпочли не обращать на это никакого внимания.

Буря обрушилась на Москву так же внезапно, как и темной сентябрьской ночью 1812 года. Дождь сначала собирался пойти, а потом вдруг передумал, уступив место сильному ветру, который шатал деревья и срывал красивые рекламные плакаты, волоча их по земле. Несмотря на поздний час, на улицах неспящей Москвы было довольно оживленно. Москвичи хоть и отчаянные, но все-таки в основном неглупые, и уже через двадцать минут ветер гулял по совершенно пустынным улицам. И в тот момент, когда его порывы достигли необходимой