Абиль ответил вежливо:

— Слава богу, дорогой племянник.

Поехали рядом. Только теперь Абиль спросил:

— Сами вы как? Как наш священный повелитель? Здоров ли, пребывая в трудах на благо нашего времени? Мы в своей глуши не имеем никаких известий.

В последних словах Абдурахман уловил обиду.

— Эх, бий-ага, — отвечал он сокрушенным тоном и покачал головой. — Когда все хорошо, о боге этот раб божий не вспоминает, живет без оглядки, а прижмет беда, попадет, как говорится, на самую середину висячего моста, да закружится голова, тут-то он и призывает бога, тут-то и начинает оглядываться — кто бы помог да поддержал, где друзья, к кому обратиться?

Издали гора Бозбу напоминает юрту. Она высится одиноко, не соприкасаясь ни с одной из близлежащих гор. Летом на вершине ее нет снега. Гора всегда как будто одета легкой дымкой, и в любое время года увидишь над ней небольшое облачко. Уплывет одно — появится другое. Благодатным, животворным дождем поливают эти облака земли прекрасной Ферганы, склоны снеговых гор на восток и на запад. Народ называет Бозбу горой-матерью. На самой ее вершине есть озеро — как тюндюк на юрте. Называют его озером Тулпара. На поляне вокруг озера Абиль-бий велел установить сорок новых юрт. При каждой такой юрте — по два работника, которые должны прислуживать гостям; возле каждой юрты привязано по два молочных жеребенка, чтобы зарезать на угощенье. Собственная двенадцатикрыльная юрта бия установлена посредине. Все это Абиль затеял с одной только целью — еще раз стать посредником между ордой и кочевниками. Он послал к тем родам, которые участвуют в восстании, особо доверенного своего человека и передал с ним, что зовет к себе биев и старейшин — "посидим криво да поговорим прямо".

Долго совещались, долго не хотели соглашаться на эту встречу главы родов кутлук-сеит, найман, черик, катай, карабагыш, мундуз, но наконец, чтобы не ответить злом на добро Абиль-бия, почитаемого всем племенем саруу, решили приехать — посмотреть, что из этого получится. Прибыл кутлук-сеит Шер-датха примерно с пятьюдесятью джигитами, все, конечно, верхом. Встретил прибывших Абдурахман, при котором было всего человек семь сипаев.

Абиль-бий не собирался тотчас устраивать общий разговор. Поспешишь — людей насмешишь, в спешке-то, глядишь, и сорвется у кого непоправимое слово. Лучше пускай сначала успокоятся. Два дня он посещал то тех, то других, успокаивал, улещивал, уговаривал. В изобилии доставляли и тем, и другим лакомые части туш молочных жеребят, молодую баранину, кумыс. И лишь на третий день пригласил Абиль в свою белую юрту к достархану, устроенному Каракаш-аим, десятерых биев и Абдурахмана-абтабачи.

Разговор завязался сразу, но толковали вначале только о хозяйственных делах да о здоровье.

Достархан у Каракаш-аим отменный. Разноцветный леденцовый сахар, фрукты, зелень, жирная отварная грудинка, охлажденная колбаса — казы, подгривный конский жир, горячая печенка с кусочками курдючного сала, румяные кашгарские лепешки, разные сладости… В больших бурдюках — кумыс с изюмом, в китайских чашах — прозрачный шербет, в серебряных кувшинах с высоким узким горлышком — хмельной арак, приготовленный из кумыса.

Гости принялись за угощенье. Пробовали понемногу от разных кушаний — ведь не ради еды собрались. Пора было переходить к делу, и на всех лицах в предчувствии нелегкого разговора отразились тревога и беспокойство.

Первым заговорил Абиль.

— Ну, почтенные, пожелаем себе удачи… Да сломит себе шею шайтан…

Он принял из рук Каракаш-аим дорогой, расшитый золотом халат и накинул его Шер-датхе на плечи.

— Уважаемый датха, это вам подарок от повелителя Кудаяр-хана.

Перед выездом из Коканда Абдурахман велел нагрузить на крепкого мула два тюка с подарками и дорогими халатами. Теперь он сам, своими руками поднес каждому из десяти биев по халату.

Бии подаркам обрадовались, разглядывали и ощупывали халаты, бросая косые, завистливые взгляды друг на друга: "Кажется, у него халат получше моего"…

— Здесь нет таких, кому надеть нечего! — сбросив с плеч халат, сказал Шер-датха, и его лицо, усыпанное крупными старческими веснушками, сурово застыло. — Помилуй бог! За что же это, за какие добрые дела нам шелковые халаты жалуют?

Бии вынуждены были тоже стащить с себя халаты, но отбросить их с негодованием в сторону не решились.

Абдурахман-абтабачи поклонился Шер-датхе.

— Почтеннейший, пусть это будет знаком уважения от меня. Кланяюсь вам этим халатом. Разве вы не считаете, что мы родня? Не заставляйте меня стыдиться моего подарка. — И он своими руками снова накинул халат на плечи датхе. — Вы знали моего отца…

— А, Мусулманкула! Несчастный брат наш! — ответил Шер-датха с горечью. — Ты помнишь своего отца, братец? Да, да, погиб, бедняга, из-за того, что не было единства среди наших правителей. Пал жертвой этого бабника.

Шер-датха ударил Абдурахмана по больному месту. Абиль-бий вмешался:

— Ну, датха, а смута, которую мы же сами учинили против орды? Или вы о ней не знаете? Разумно ли это?

Шер-датха заворчал сердито:

— Зачем нужна власть, от которой ни покоя, ни счастья… Зачем нужна шуба, которая не греет…

Абдурахман-абтабачи побагровел. Но старик-датха, кажется, смягчился. Во всяком случае, он не сбросил с себя вторично накинутого на него халата. Абиль-бий заговорил опять:

— Досточтимые, как бы то ни было, Кудаяр-хан кланяется вам, он к вам обращается не с пустыми руками, преподносит одежду, какой даже бухарские визири не нашивают. Конечно, нельзя сказать, что Кудаяр не ошибался, он ошибался, и немало. Нельзя сказать и то, что мы ему не прощали. Прощали, и неоднократно. Что же мы ответим на этот раз? Давайте раскинем умом…

Шер-датха засмеялся — сухо и зло:

— Он, видно, решил еще раз обмануть нас, всучив для отвода глаз раззолоченные халаты.

На эти его слова бии откликнулись одобрительным ропотом.

Абиль развел руками.

— Почтенный датха, разве суть в этих халатах? Вы и сами понимаете… И наш брат Абдурахман, отца которого умертвил Кудаяр, и я сам, мы тоже знаем, на какие дурные поступки способен наш хан. Но разве не должны мы забыть обо всем во имя единения? Что мы приобрели в результате наших драк? Где Арал? Где Сары-Узен-Чу? Талас? Ташкент?

Шер-датха задумался. Откашлялся негромко.

— Красно ты говоришь, Абиль-бий, — сказал он. — Да только распря у нас давняя, тяжелая. Кудаяр-хан нам, можно сказать, в душу наплевал. Не знаю, на что он рассчитывает, только год от году все хуже нам. Нам с тобой, Абиль-бий, под силу заплатить и подать, и налог со скота, и поборы, а каково беднякам терпеть? Не знаю, как тебе кажется, а по мне вот этот халат… — старик встряхнул полу золототканого