Шрифт:
Закладка:
Он не отводил взгляда от лица Эр-Эшима.
— Я хочу, чтобы ты через доверенного человека передал смутьянам, которые еще остались там, в горах: "Прекратите борьбу, Науман-пансат помилует вас именем повелителя!" Вот и все…
Эр-Эшим брезгливо скривил губы.
— Об этом толкуй с теми, у кого нет совести. Вон с Камбаром…
Камбар вздрогнул. Науман-пансат подумал еще, но, видимо, решил отказаться от какой-то своей мысли.
— Что же, кто сам себе враг… На кол! — приказал он, повернулся и ушел.
В орде привыкли считаться с такой силой, как горцы. Бывало ведь и так, что горцы, объединившись, меняли ханов, как шапки на голове; видела и столица жестокие и кровопролитные набеги. Теперь времена иные. За спиной Кудаяр-хана стоит губернатор. Кудаяр-хана снедало желание отомстить строптивым кочевникам за прошлое, он отдал приказ жестоко наказать восставших, сулил военачальникам имущество непокорных, давал им права, каких они требовали, снабжал их воинской силой.
Народ был в смятении. Племена карабагыш и катай, жившие на прекрасных землях в окрестностях Намангана, Кезена и обратившегося позднее в развалины Аксы, откочевали в Талас, а частью — в Сары-Узен-Чу. Кудаяр-хан отдавал земли, на которых в течение семи столетий жили его предки, в долголетнюю аренду отуреченным персам и арабам.
Но это не охладило боевой пыл повстанцев. Исхак готовился к весеннему походу. С другой стороны, желая заручиться хотя бы невмешательством русской администрации, послал людей в Токмак с прошением, в котором предлагал дружбу, просил помощи и покровительства. Токмакский уездный начальник майор Эллер прошение принял и обещал оказать помощь. Послал письмо генерал-губернатору Кауфману — за советом. Фон Кауфман в ответ прислал строгий приказ: никакой помощи бунтовщикам не оказывать, переговоры с ними немедленно прекратить, а их посланцев выпроводить из уезда. Посланные вернулись поздней осенью — измученные, отощавшие, с трудом добрались они через Талас.
Оставалось положиться на свою судьбу. Повстанцы всю зиму готовили оружие, используя все железное, вплоть до таганов, на которых в обычное время устанавливали котлы; ковали мечи и наконечники для пик, мастерили ружья, лили пули, делали порох. Джигиты учились владеть мечом, учились стрелять с седла на скаку…
Ранней весной понеслись по аилам глашатаи на светло-серых скакунах, хвосты у которых были окрашены кровью.
— Подымайтесь! Подымайтесь, сыны своего народа! Хан отрекся от вас, разорил свой народ, разграбил свои города, Прошло время говорить слова. Пора действовать.
Подымайтесь! Настал час разрубить тугой узел мечом…
Если давит вьюк — и холощеный верблюд заревет. Всколыхнулись аилы. Заволновались даже те, кто в прошлогоднем восстании не принимал участия, а выжидал, чья возьмет.
А глашатаи, охрипшие от крика, неслись и неслись на лихих конях от аила к аилу.
В начале лета 1874 года более трех тысяч хорошо вооруженных всадников двинулись буйной лавиной в сторону Намангана. Несся над ними боевой клич:
— Болот-хан! Болот-хан!..
Чуть в стороне от большой дороги стояло на холме одинокое надгробие.
Исхак, доехав до этого места, соскочил с седла, бросил поводья приближенному джигиту, сам поспешно поднялся на холм. Вот она, одинокая могила. Цвели на могиле красные цветы, и казалось, их окрасила кровь того, кто был здесь похоронен. Исхак повернулся в сторону кыблы, опустился на колени.
То была могила Эр-Эшима. Едва убрался восвояси Науман-пансат, люди сняли с кола тело Эшима, отнесли на придорожный холм, похоронили.
Всадники Исхака спешились, окружили курган. Исхак припал головой к земле, долго молчал. Потом начал негромко молиться. Его слушали, не переводя дыхания, в полной тишине — разве только всхрапнет где разгоряченный скачкой конь. Исхак уже справился со своим волнением, читал молитву громко, нараспев. Арабские слова большинству были непонятны, и не они сами по себе объединяли сейчас мысли и чувства всех этих людей, но то, как и, главное, где они произносились. Исхак закончил молитву звучным "аминь!", и все подхватили это последнее слово.
Исхак не вставал, не поднимал головы, погруженный в раздумье. Что он скажет еще? Никто не мог догадаться, но и с места никто не двигался.
Момун-саркер наконец решился подойти к нему, легонько взял за локоть.
— Повелитель…
— А?.. — Исхак очнулся. Вздохнул: — Могила эта да будет священной для нас.
Пока они спускались с холма, воины успели сесть в седла. Джигит бегом подвел Исхаку его игреневого, Двинулись дальше.
Жители Ала-Буки, Ак-Тама, Кок-Джара, Наная, Мамая, Сефит-Булана устроили войску шумную, богатую встречу. Скот для угощения резали без счета, поставили множество юрт, кормили, поили и — говорили. О притеснении орды, о тяжелых поборах, насилиях, несправедливости. О том, что нужна справедливая жизнь, справедливые правители… По джигиту с конем от каждой юрты отрядили в войско.
2
В орде пошли дела невеселые, смутные. На перекрестке двух дорог пес теряет свой собачий разум. Потерял голову и осаждаемый разноречивыми советчиками Кудаяр-хан.
В газете "Санкт-Петербургские ведомости" появилось сообщение: "Как известно, восстание сделалось почти всеобщим, оно соединило кипчаков и киргизов, и даже оседлые подданные хана начинают переходить на сторону восстания. Нет сомнения, что очень скоро Худояр-хан или погибнет, или, лишенный власти, принужден будет убежать к русским".
А восстание день ото дня набирало силу. Им охвачены были земли по берегам Сырдарьи и Карадарьи, оно распространялось по направлению к Узгену.
Собрался диван.
— Ну, мой абтабачи? — зло и подозрительно щурил глаза Кудаяр-хан. — Как нам теперь быть? Мы хотели справиться сами, своими силами, а что из этого вышло? Вы полагаете, что еще можно их одолеть? Или… — он вынужден был замолчать, горло перехватило. С трудом овладев собою, Кудаяр-хан продолжал: — Может, посидим, подождем, пока бродяга Болот явится, как говорят смутьяны, освободить столицу?
Это было прямое обвинение. Но Абдурахман-абтабачи не утратил хладнокровия. Он знал себе цену. Теперь не то время, когда все его обязанности ограничивались тем, чтобы полить на руки хану воду из серебряного кумгана и, пятясь, удалиться в почтительном полупоклоне. Кроме него, нет нынче в орде военного человека, на которого можно было бы положиться. Он к тому же сын Мусулманкула, опора кипчаков, а кипчаки… Кипчаки большая сила.
— И все-таки справимся, повелитель…
— Ну так попробуйте! — сказал Кудаяр-хан запальчиво. — Вы с ними найдете общий язык, Согласен, попробуйте вы успокоить ваших родичей.
Абдурахман поклонился:
— Воля вашего величества…
Назавтра Абдурахман-абтабачи с тысячей отборных сипаев, прихватив на помощь Науман-пансата, двинулся в Наманганский вилайет, Он избегал мест, где мог бы встретить большие скопления повстанцев, и по берегу Сырдарьи вышел к Кызыл-Джару. Получив известие о походе Абдурахмана, Абиль-бий со своими двадцатью пятью джигитами встретил его.
Они оба спешились и обнялись.
— Спокоен ли ваш народ? Здоровы
