Джигит откликнулся охотно:

— Я из рода бостон. Сын муллы Асана.

— А-а, ты сын учителя, муллы Асана… Как твое имя?

— Исхак.

— Хорошо. Будь здоров, сынок!

Надо же! Поистине рок неисповедим. Потомок Алим-хана — жалкий юродивый, а пустомеля Асан породил вон какого молодца!

Мулла Асан происходил из ичкиликского рода бостон. В 1844 году родился у Асана единственный сын. Отец не помнил себя от радости. Мальчика назвали Исхаком. Отец сам учил его грамоте, он хотел, чтобы сын стал настоящим ученым, и впоследствии отправил его в Коканд, в медресе Тункатар. Но Исхаку было совсем не по нраву сидеть с утра до вечера, согнув спину, на занятиях в мрачных, холодных, узких кельях медресе. В 1867 году он бросил медресе и сбежал в горы, в селение Охна, где жили его сородичи. Он любил рассказы о воинских подвигах народных богатырей, которые умели спорить с ветром, скача на только что укрощенном полудиком коне, умели и защищать свой народ, его свободу. Исхак ринулся в бурный поток жизни, где не было места ученым спорам о боге и черте, о рае и геенне огненной. И этот новый мир пришелся ему по сердцу.

Сложное то было время. Время алчного стремления к недостижимому и пренебрежения тем, что в руках. Время подкупов и откровенной лести как надежнейшего средства обратить на себя милость власть имущих; правители и их окружение занимались плетением хитрых сетей против врагов истинных и воображаемых. На языке был мед, а в сердце яд. Из-за постоянных кровавых междоусобиц разорялся народ. Исхак различал — кто ворует и кого обворовывают; он видел пропасть между правителями и подданными. Понимал надежды и чаяния народа. В селении его считали ученым, грамотным, уважали. Но он покинул кыштак и ушел искать иного счастья.

Длинная дорога привела его в Ташкент. Здесь-то он и свел знакомство с Абдымомун-беком…

Назавтра, оставшись с Шер-датхой наедине, Абды-момун сказал:

— Джигит, на которого вы вчера обратили внимание, говорит, что он мог бы объявить себя сыном хана…

— Ну да! — вскинулся датха.

Абдымомун подтвердил:

— Да, да! Именно так он говорит, негодник! Я, мол, стану знаменем. А что, и в самом деле!

Шер-датха поглядел испытующе:

— Так, значит? А ведь у него есть огонь в сердце! — датха хотел было рассмеяться, но так и не рассмеялся, а прибавил: — Тут есть о чем поразмышлять, а?

— Была не была, датха!

— Ну, а если явится тот юродивый из Самарканда? Как мы будем выглядеть тогда?

Абдымомун-бек махнул рукой:

— Эх, датха, ежели три таких человека скинутся умом, что-нибудь да выйдет путное! Если наш молодец народу понравится, кто поверит самаркандскому диване, хоть лей он реки слез!

Исхак присоединился к Шер-датхе и его спутникам, назвался Болот-ханом и через неделю прибыл в Чаткал.

Великий везир Калназар-парваначи[61] был осведомлен о положении дел у немирных горцев. Когда прибыл Шер-датха в сопровождении сорока представителей, везир сообщил Кудаяру об их желании говорить с ханом.

Кудаяр-хан встал.

— А где Абдурахман?

— Он остался заложником у горцев.

— Что-о?

— Бунтовщики поставили некоторые условия, они хотят, чтобы примирение обошлось без кровопролития. Почтенный абтабачи на эти условия согласился, повелитель, и до той поры, пока представители немирных родов не договорятся с вами, он свою жизнь отдал им в залог.

Кудаяр-хан коротко рассмеялся, будто услыхал шутку. Ступил шаг вперед.

— Условия? — спросил он. — На какие условия он согласился?

Калназар-парваначи хотел объяснить подробно. Хан так и вскинулся:

— Мы слышать не желаем ни о каких условиях! Никаких условий мы не примем! Понял, парваначи?

Калназар прикусил язык и стоял, ждал, пока уляжется ханский гнев. А Кудаяр неистовствовал:

— Это мы будем ставить условия распоясавшимся наглецам, вышедшим из повиновения. Мы повелеваем! В наших руках власть! И если эти ничтожные найманы и кутлук-сеиты не уймутся, если они не свяжут бродягу Болота и не доставят к нам, тогда увидишь, парваначи…

Калназар согласно кивал головой, спрятав глаза.

— Если ничтожные найманы и кутлук-сеиты не уймутся, если не доставят сюда бродягу Болота с веревкой на шее, — повторил Кудаяр. — Если они… я их уничтожу всех до одного! Слышишь, парваначи! Мы с ними разделаемся почище, чем разделались с кипчаками!

Калназар-парваначи уже не кивал головой. Крепко стиснув зубы, пытался он собраться с мыслями, но страх мешал ему. Везир и сам был кипчак.

— Где эти сорок представителей? — спросил Кудаяр-хан.

— Они здесь, повелитель…

Кудаяр-хан хлопнул в ладоши. Тотчас неслышно отворилась маленькая дверь напротив него, и вошел начальник дворцовой охраны, темнолицый и мрачный, поклонился хану и бросил на Калназара искоса такой взгляд, что тот невольно вздрогнул. Кудаяр-хан быстрыми, короткими шагами метнулся в одну сторону, потом в другую. Остановился.

— Что будет, если уничтожить предводителей сорока родов, а? — спросил он у Калназара.

У того сердце замерло в ужасе.

— Повелитель! — заговорил он умоляюще. — Разве можно вновь раздувать почти погашенный пожар?

Кудаяр перебил:

— Пожар? Не раздувать это значит, а погасить. Это значит залить огонь водой, понятно? Ясно, парваначи? Погасить!

И Калназар сдался:

— Воля ваша, повелитель…

Кудаяр-хан приказал начальнику охраны:

— Схвати сейчас же сорок бунтовщиков. Головы им долой! Пощады никому! Да смотри у меня, я ведь сам пойду пересчитаю! Не хватит одной головы — свою положишь. Я сам ее отрублю, своей рукой. Понял?

Начальник охраны со словами: "Слушаюсь, повелитель!" — попятился к той же двери и исчез.

Кудаяр-хан и Калназар-парваначи больше не говорили друг с другом. Каждый был занят своими мыслями. Хан не мог себе позволить вопрос — правильно ли он поступил? Везир не мог заставить себя одобрить поступок Кудаяра, поддержать его.

— Понапрасну, что ли, я вступил в дружбу с губернатором? — первым заговорил Кудаяр-хан. — Я им покажу! Всем покажу небо с овчинку.

"Тебе самому не раз и не два показывали небо с овчинку", — подумал про себя с издевкой Калназар, но внешне сохранил вид покорный и преданный.

Темноликий начальник охраны в тот же день к вечеру передал послов в руки палачей; головы их он велел сложить в одном месте, а поверх всех лежала голова Шер-датхи.

Посмотреть на эти головы прибыл со своими приближенными Кудаяр-хан. Реденькая белая бородка Шер-датхи была в крови, глаза остались открытыми. Кудаяр-хану стало не по себе от взгляда этих мертвых глаз.

— Шер? спросил он очень тихо, но его услышали, и кто-то из придворных блюдолизов ответил угодливо:

— Он самый, подлец этакий…

Кудаяр-хан молча повернулся и пошел прочь. Следом заспешили придворные, на ходу подбирая длинные полы богатых