Шрифт:
Закладка:
Потом вода рухнула обратно. Волна устремилась к плотине, перехлестнув ее гребень слоем высотой в 200 метров. Подобно пуле, мчащейся по стволу ружья, она протиснулась по ущелью, мчась к Лонгароне. Когда волна прошла 1600 метров, отделявших плотину от жертв, ее высота достигала 70 метров. Она унесла 1910 жизней – это треть города, в основном молодые семьи с детьми.
Катастрофа на плотине Вайонт стала поворотным моментом в отношениях современной Италии (с ее водными ресурсами) и мировой гидроэнергетикой. Это был не только конец технологической стратегии, но и эпилог целых десятилетий водно-ориентированного развития, которые преобразовали страну, узаконили ее институты и питали энергией экономику. Последствия этого фатального события усугубились энергетической геополитикой, которая смещалась в сторону нефти. Катастрофа оказалась не только итальянской трагедией. Она стала международным бедствием, внесшим свой вклад в судьбу агрессивного развития крупных плотин, которое раскручивал Запад.
КРИЗИС 1970-х
Семидесятые годы оказались переломным моментом в истории гидравлического века. К тому времени большинство богатых стран освоили бо́льшую часть своих водных ресурсов. Соединенные Штаты построили гидроэлектростанции, дающие 70 % своего реального гидроэнергетического потенциала; то же самое сделала Европа. Освоение оставшейся части было зачастую нерентабельным. К тому же новейшие теплоэнергетические технологии вытесняли гидроэнергетику с места основы для индустриализации. В богатых странах «пик» потребления воды уже прошел, равно как и тяга к соответствующей дорогой инфраструктуре.
Этот переход происходил во время глубокого экономического кризиса – хорошо известной главы в истории XX века. После Второй мировой войны главным мировым потребителем стала Америка. Переходу способствовала Бреттон-Вудская система, где доллар оказался привязан к золоту. Соединенные Штаты превратились в импортера промышленных товаров, что в результате привело к деиндустриализации страны и последующему росту безработицы.
Согласно ортодоксальному взгляду на экономику, все еще основанному на политических рецептах Кейнса, безработица требовала денежного стимулирования, чтобы поддерживать спрос. Соответственно, Федеральная резервная система закачивала деньги в экономику, пытаясь остановить рост безработицы.
Однако на этот раз проблема заключалась не в совокупном спросе. Американское производство просто оказалось недостаточно прибыльным, его производительность – слишком низкой, а продукция – дорогой, чтобы можно было увеличивать предложение. Пытаясь встряхнуть экономику, в 1971 году президент Никсон отделил доллар от золота, положив конец Бреттон-Вудской системе и введя нынешнюю систему с плавающей валютой. Вместо сокращения безработицы возросла инфляция.
Тем временем по другую сторону железного занавеса стремительно разваливалась советская экономическая система. На протяжении большей части 1960-х Советский Союз придерживался политики продовольственного самообеспечения. К началу 1970-х годов контроль над внутренними ценами привел к тому, что внутренний спрос превысил способность СССР к поставкам. Советский Союз появился на мировых рынках, чтобы покупать зерно как раз в тот момент, когда Соединенные Штаты и Канада в сложной экономической ситуации решили отменить субсидии, которые поддерживали экспорт со времен Второй мировой войны, истощая свои запасы зерна.
Из-за многолетней изоляции Советский Союз был для трейдеров черным ящиком. Страх, что новый покупатель загонит цены вверх, стал самоисполняющимся пророчеством. Спекулятивный пузырь и панические покупки утроили цены на пшеницу. При таких ценах коммерческая торговля перевешивала и вытесняла продовольственную помощь, что привело к голоду и глобальному продовольственному кризису 1972–1975 годов. Этот кризис в сочетании с резким скачком цен на нефть и последующими финансовыми корректировками эпохи Никсона сделал советское государство изолированным, бедным и экономически уязвимым перед рыночной силой Соединенных Штатов.
ОДНО ПОСЛЕДНЕЕ БЕЗРАССУДСТВО
Советы предприняли последнюю крупную попытку преобразовать свой ландшафт, чтобы производить больше еды. Реки Амударья и Сырдарья впадали в Аральское море – огромное соленое озеро восточнее Каспийского моря. Начиная с 1950—1960-х годов воды этих рек настолько сильно разбирали для орошения, что к 1960-м озеро стало сокращаться в размерах. Ветра разносили соль с обнаженного дна на сотни километров: миллионы тонн соли разрушали экологию озера и окрестностей.
Политбюро решило, что единственный способ принести больше воды в плодородные, но засушливые районы Центральной Азии – отвести на юг северные реки России, текущие в Северный Ледовитый океан. Эта идея не отличалась новизной. Вариант такого плана предложила организация «Гидропроект» еще в 1954 году: предусматривалось отвести воды Печоры в Каму, откуда они впали бы в Волгу. К идее вернулись во время десятой пятилетки 1976–1980. Рассматривалось две ветви: вода из бассейнов Северного Ледовитого океана и Балтийского моря должна отводиться в Волгу и Днепр, а сибирские реки Обь с Иртышом заставят течь в Среднюю Азию. Потом к этой программе можно добавить Енисей. Это была чистая научная фантастика. Чтобы освободить место для такой перепрокладки, требовалось затопить 270 000 гектаров пахотных земель, и под водой оказался бы миллиард кубометров торфяных залежей. В конце концов вопрос решился сам собой, когда через несколько лет Советский Союз исчез в результате экономического краха.
Последняя четверть XX века, по-видимому, означала конец водно-ориентированного развития. Экономическая стагнация, высокая инфляция и растущая безработица 1970-х годов разрушили веру в политику, направленную на благо общества. Америка, оставшаяся единственным гегемоном после распада СССР, изменила свое экономическое мышление в сторону потребления и приватизации. Водно-ориентированное развитие и соответствующая инфраструктура решительно вышли из моды.
В реальности возникла иная идея государства. На подъеме был неолиберализм. Набирало силу представление, что государство – не правительство или аппарат, а та организационная архитектура, что управляет жизнями граждан, – больше не является организующим принципом общества. Клеем для общества, действующего как единое целое, становились рынки, а не политика. В 1980-е годы так называемый Вашингтонский консенсус[100] привел к тому, что большинство развивающихся стран тоже обратились к свободным рынкам как к основному средству размещения капитала, приватизировав национальные активы в обмен на финансовую помощь со стороны международных организаций. Экономисты, занимающиеся вопросами развития, переключили свое внимание на исправления структуры и рыночные реформы. Водная инфраструктура, которая в начале XX века была фундаментом индустриализации, больше не являлась любимицей мира экономистов-неоклассиков.
К концу XX века водно-ориентированное развитие, похоже, потеряло большую часть своей привлекательности – равно как централизованное планирование и промышленная политика. Оно было пережитком эпохи, которая, слишком сильно полагалась на вмешательство государственного сектора и по идее лишала человека прав. Крах Советского Союза, казалось, еще больше способствовал либерализации 1980-х и 1990-х. Значение имела только оценка рыночной стоимости, а инфраструктура, государственное развитие, торговый протекционизм казались слишком дорогостоящими и неудачными идеями, поскольку мир открывался для новой волны глобализации. Предполагалось, что это станет «концом истории».
Это была скорее политическая трансформация, чем технический переход. Индивидуальные возможности (скорее потребителей, нежели граждан) сосредоточили внимание на жизни отдельных личностей. Современное движение в защиту окружающей среды
