— Вот и Вы тоже за избираемость, а это, как известно демократия, господин полковник.

— Я имею ввиду избрать кого-либо из дома Романовых.

— Вы подвергаете сомнению указ о престолонаследии?

— Почему?

— Потому, что там установлен порядок наследования по старшинству в роду, и, если мне не изменяет память, на престол должен претендовать Кирилл Владимирович.

— Ни за что! Он прошлой весной ходил по Петрограду с красным бантом. Вся эта великокняжеская фронда и завела Россию в тупик. Я видел здесь в городе великих князей Романовых. Их сослали большевики, горькая картина, эти люди не могут управлять империей.

— Вот видите, Вы сами себе противоречите, значит для успеха все-таки нужна демократия.

— Я надеюсь, что власть возьмет Михаил Александрович!

— Если он, конечно жив, слухи всякие ходят, знаете ли. После убийства императора и расправы над Романовыми в Алапаевске, ничему нельзя удивляться.

Кстати, вологодские высочайшие узники сейчас в Петрограде в тюрьме ожидают своей участи. У них была возможность бежать из Вологды, но, извините, они не захотели на время побыть в другом обличии. Теперь, я полагаю, жалеют об этом, да уж поздно.

— Господин Рейли, вы хорошо осведомлены, я все время поражаюсь вашему русскому, такое впечатление, что это родной Вам язык!

— Я живу в России и уже практически стал русским. Я думаю по-русски, пишу по-русски, люблю женщин по-русски. О чём можно говорить?

— В таком случае, Вы меня поймете. Я как русский патриот скорее умру за свои идеалы, чем поступлюсь ими.

— Я уважаю вашу позицию. До свидания, господин полковник, у меня еще есть дела в этом городе.

На следующий день Куроченков отправился в Череповец, там его ожидала очередная группа прибывших из Питера офицеров. Кроме того, в Череповце были добровольцы, желающие ехать на Север сражаться за Белое дело. Он посадил всех на поезд по разным вагонам, выдал инструкции: в Вологду не соваться, выходить с поезда на ближней станции Дикая и добираться в город маленькими партиями.

Добровольцы отбыли по месту следования. Полковник остался в Череповце по делам. На следующие поезда тоже были сформированы группы военных. Он должен был встретиться с ними уже в Вологде в условленном месте.

В тот день на станции Дикая особый отряд Завесы уже поджидал гостей. Все прибывшие мужчины оправлялись в деревянное здание маленького вокзала для проверки документов, где их немедленно арестовывали. За сутки удалось задержать шестьдесят человек. Полковник Куроченков о провале даже не догадывался.

В ночь на 20 августа он возвращался в Вологду.

— Ваши документы? — Куроченков поднял голову, перед был ним патруль.

— Сейчас, вот, пожалуйста.

— Смотри, документ вологодского Военконтроля!

— В чем дело?

— Проверка. Пройдемте с нами.

Полковник спокойно одел шинель и пошел за патрульным.

— О, желтая пуговица, — весело сказал солдат, — за тебя мы получим увольнительную в город!

В этот момент Куроченков понял: заговор раскрыт и члены его, во многом благодаря ребячеству с «золотой» пуговицей, арестованы. Решение пришло мгновенно — между вагонами тамбур. Куроченков оттолкнул идущего сзади солдата, рванул дверную ручку, выскочил во тьму и скатился вниз по насыпи. Сзади послышались выстрелы.

«Жив. — подумал полковник. Он попытался встать, но страшная боль пронзила правую руку — перелом. Ну всё, теперь я беспомощен».

Куроченков брел вдоль полотна железной дороги, впереди показалась деревня. Он почти без чувств постучал в какой-то дом. Ему открыли.

— Люди добрые, пустите в избу, я, кажется, сломал руку.

— Проходи, голубчик, — ответил хозяин дома, — что с тобой стряслось?

— Упал, руку повредил, мне бы схорониться.

— Посиди на лавочке. Я сейчас узнаю.

Хозяин исчез и через недолгое время вернулся в избу. Полковник в изнеможении дремал, прислонившись к стене.

— Вставайте, нашел для Вас хорошее место, никто там не побеспокоит.

— Спасибо тебе, добрый человек, на вот, возьми, — Куроченков сунул здоровую руку в карман шинели, достал оттуда пачку денег.

— Здесь около сорока тысяч. Много? Да много, но мне нужно надежно схорониться, так чтобы ни одна душа не узнала, где я.

— Сделаем, Ваше благородие. Вы в деревне, рядом станция Чебсара.

— Почему ты меня так называешь?

— Так по форме видать, что Вы офицер, а значит благородие. Мы у дороги живем, всяких благородиев видали и анжинеров, и военных.

Они пошли вдоль по улице, светало. В деревне было тихо. Даже петухи не кричали.

— Вот сюда заходите, — сказал крестьянин.

Куроченков вошел в избу. «Что это? Стол, накрытый суконкой, люди за столом?»

— Куда путь держим, служивый? — спросил Куроченкова сидящий по центру стола.

«Председатель сельского совета. Власть значит!»

— Отвечайте!

Куроченков поник головой: «Предали!»

— Не тот ли это полковник, что ночью сбежал с поезда? Молодец, Иван Савин, поймал контру!

— Он еще мне денег сулил, думал большевика можно за деньги купить. У сволочь, — замахнулся на полковника крестьянин, в дом которого и зашел Куроченков. — Смотри, я человек идейный!

Ближе к обеду в Чебсару лично приехал Кедров. Арестованного полковника отвели в теплушку. Кедров прошел в сельсовет, встретился с крестьянами.

— Сегодня житель вашей деревни Иван Савин показал пример пролетарской сознательности и передал в руки правосудия врага трудового народа полковника Куроченкова. Он также передал сорок тысяч рублей. С помощью этих грязных денег враги хотели подкупить крестьянина. Не вышло! Теперь Куроченков арестован, он понесет наказание по всей строгости закона.

Я как командующий северо-западной Завесой выношу благодарность Ивану Савину за проявленную бдительность и премирую сельский совет деньгами в сумме четырех тысячи рублей на культурно-просветительные нужды.

Потом Кедров отвел Савина в сторону и сказал:

— Действительно молодец, раз нам помогаешь. Как это его угораздило прямо к тебе в дом зайти?

— Как кур в ощип! — заулыбался Савин.

Идейный крестьянин до нового 1919 года не дожил. Через два месяца в этих местах началось восстание, и многих активистов мужики подняли на вилы. Большевики поспешили объявить это восстание кулацким и жестоко расправились с шекснинскими крестьянами.

Но еще долго в этих местах по лесам скрывались те, кто никак не мог примириться Советской властью. Их называли зелеными. В годы Гражданской войны зеленые вступали за свободу от любой власти, кроме народных сходов и были очень опасны для большевиков.