Революция меняет людей. Могла ли подумать в юности девочка из зажиточной семьи Ревекка Майзель, что окажется в обществе революционеров, и партия доверит вершить ей человеческие судьбы? Вряд ли! Это доверие пришло не сразу, она его заслужила.

Дочь присяжного поверенного Акиба Майзеля из Гродно, она пришла в революцию в 1906 году В этой среде нашла мужа, уроженца города Шенкурска, от которого получила фамилию Пластинина. После поражения Первой русской революции молодые супруги эмигрировали заграницу.

В Швейцарии Ревекка познакомилась с видными большевиками, в том числе с Лениным. Пластинины играли определённую роль в жизнь швейцарской социал-демократической эмиграции, и поэтому весной 1917 года для них нашлось место в знаменитом «пломбированном» вагоне, который через Германию привез Ленина и соратников в Россию делать пролетарскую революцию.

Западный край был оккупирован немцами, и Пластинины отправились на родину мужа в уездный город Шенкурск, где Ревекка была избрана секретарем исполкома местного Совета. Потом последовали ответственные назначения в Архангельске, участие в подавлении июльского восстания в Шенкурске и, наконец, встреча с Михаилом Сергеевичем Кедровым.

Это был странный союз, законный муж Никандр Федорович Пластинин находился где-то рядом, был членом Шенкурского уездного исполкома, делегатом знаменитого Пятого Всероссийского съезда Советов в июле 1918 года, членом Всероссийского Центрального исполнительного комитета.

После начала Гражданской войны он служил начальником политического отдела Шестой Армии, занимался пропагандисткой работой, журналистикой, прекрасно знал, что жена ему неверна, но молчал.

С Кедровым Ревекку объединила пламенная страсть к борьбе за дело революции. Личная связь с ним выглядела в этих обстоятельствах чем-то естественным, так поступали многие. О чем они говорили, оставаясь наедине, не известно. Были ли вообще человеческие чувства у людей, ежедневно посылавших других на смерть?

История сохранила две интересные фотокарточки с портретом Ревекки Акибовны. На первой, сделанной в Шенкурске в начале лета 1918 года, она с мужем и сыном, молодая хорошо одетая дама. На ней шляпка, модное светское платье, муж Никандр Федорович в шляпе с широкими полями. Вполне обычный семейный портрет. По-видимому, именно такой её встретил Михаил Кедров, и такая Ревекка ему понравилась.

На втором фото также расположилось семейное трио: слева Ревекка Акибовна, на месте мужа Михаил Сергеевич Кедров, на месте сына молодой человек — Игорь Кедров, будущий истязатель сотен арестованных в годы большого террора. Между двумя фотографиями прошло менее десяти лет, но какие изменения! Ревекке Пластининой нет еще и сорока лет, но куда исчезла былая привлекательность? Глаза усталые, взгляд угрюмый, небрежность в одежде.

Пластинину ждала нелегкая судьба. Всю энергию она отдала защите завоеваний революции и готова была работать во имя своих идеалов и далее. Но революция отняла у нее и законного мужа Никандра Федоровича, репрессированного в 1937 году и сожителя Михаила Кедрова, расстрелянного в 1941 году по личному приказу Берии и пасынка Игоря, отправленного на эшафот по обвинению в необоснованных репрессиях.

Несмотря на это, она продолжала верить в революционную идею и до последних своих дней служить ей. В историю Ревекка Пластинина вошла как женщина — палач, садист и истязатель. Летом 1918 года из рук Советской власти она получила право безгранично распоряжаться судьбами людей, и эта власть сделала из неё чудовище.

Иван Петрович Смыслов, находившийся под стражей с середины июля, уже попрощался со свободой, когда караульный, прокричав его фамилию, вызвал к следователю.

— Гражданин Смыслов, — почти дружески сказал чекист, — мы проверили Ваши показания, и они частично подтвердились. Деньги мы, разумеется, вернуть вам не сможем, во всем остальном вы сказали правду, и поэтому принято решение отпустить вас за отсутствием доказательств вины.

— Я что, могу идти? — Ивана Петровича била нервная дрожь.

— Еще нет, сейчас я выпишу пропуск. Вот он, Вы свободны.

Смыслов хотел было бежать, но уже в дверях обернулся, посмотрел на чекиста и спросил:

— Вы хотели сказать мне адрес, где проживает семья генерала Мизенера?

— Запоминайте, — не поднимая головы от бумаг, сказал следователь, — Дворянская, флигель во дворе дома номер 38.

— Большое спасибо, — обрадовался Смыслов и поспешил на улицу.

Ноги несли его прямо к дому любимой девушки. Сейчас он увидит ее, обнимет и уже никогда от себя не отпустит. И вдруг Смыслов встал как вкопанный. Он не может предстать перед дочерью генерала в таком виде: грязный и оборванный.

Нехотя подпоручик повернул к дому, где снимал комнату. Хозяева обрадовались возвращению офицера и обрушили на него лавину городских новостей. Одна была хуже другой.

— Я должен идти, меня ждут, — решительно сказал Иван Петрович, откушав чаю с пирогами и сменив одежду.

— Кто же? — удивился хозяин дома, — не иначе, дама.

— Возможно, — ответил Смыслов и покраснел.

— Подождите, сегодня затопим баню, попарим вас и завтра, как новенький, предстанете пред своей кралей. Это дело серьезное, надо выглядеть свежим.

— Вы полагаете, мне надо выспаться? — спросил Смыслов.

— Разумеется, что может случиться за одну ночь?

Подпоручик послушался хозяев дома и долго потом жалел об этом.

В квартиру к генералу Мизенеру пришли под вечер 21 августа, вскоре после ареста полковника Куроченкова. Кто-то из арестованных показал, что для координации действий в Вологду из центра был отправлен какой-то генерал. Генерал Мизенер с семьей приехал из Петрограда, и этого оказалось достаточно для ареста. Солдаты из оперативного отдела штаба Завесы задержали всю семью, включая несовершеннолетнюю дочь Лизу.

Девушку привели на станцию и заперли в караулке вместе с вокзальными шлюхами и спекулянтками.

— Ой, бабы, смотрите, никак благородную привели, — приветствовали её сидящие арестантки. — Ну давай, колись, за что здесь?

— Я, право, не знаю, — пыталась оправдываться Лиза, — пришли какие-то солдаты, забрали батюшку и нас с мамой. Всех по разным местам, меня сюда определили. Наверное, это недоразумение, разберутся и выпустят!

— Глупая какая, — усмехнувшись, сказала одна спекулянтка другой, — нас-то скорее выпустят. Мы что? сельские пролетарии, ну подумаешь, продали муки немного, так ведь деньги нужны, покупать надо на что-то.