этому случаю даже известный наперсник Гитлера Альфред Йодль (начштаба оперативного руководства ОКВ) дал разрешение учитывать мнение министерства, но если Розенберг верил, что за ним стоит мощь вермахта, то его постигло разочарование, потому что вермахт получил еще одно суровое предостережение не соваться в политику. Что касается Коха, то он пытался восстановить свои пошатнувшиеся позиции в партии, помня критику Геринга и Заукеля. Это была борьба, в которой он мог удержаться, лишь предъявив что-то существенное. И поэтому 13 декабря целый товарный состав с украинским продовольствием, включая символически огромный кусок масла, прибыл в Берлин в качестве личного подарка Геббельсу как гаулейтеру. Геббельс позаботился о том, чтобы Кох не извлек из этого публичных дивидендов. Он распределил продовольствие среди нуждающихся как «подарок от партии».

За сотни километров от границ рейхскомиссариата этот месяц, декабрь 1942 г., принес беду целой группе армий. Советские войска перешли Дон и отрезали Сталинград. (Советские войска окружили группировку Паулюса под Сталинградом 23 ноября 1942 г. — Ред.) Вермахту нужен был любой транспорт, который попадался под руки, даже в ущерб организации Заукеля и поездам с восточными рабочими. Но и эту ситуацию Кох использовал для собственной выгоды, и его хитроумие помогает объяснить загадку его нынешнего выживания. Когда поезда с отпускниками-солдатами проходили через рейхскомиссариат, солдатам предлагали «посылки от фюрера» для их семей, и посылки такие большие, какие они могли унести. Таким путем часть залежавшихся продовольственных излишков с Украины вывозилась самим вермахтом, который командовал подвижным составом. И конечно, солдаты благословляли имя Эриха Коха. К несчастью, как только принцип «посылок от фюрера» был установлен, подобные посылки пришлось раздавать и солдатам, едущим в отпуск из Белоруссии и Прибалтики, где избытка продовольствия не было.

Сейчас Розенберг был фактически отрезан Кохом от общения с Украиной. 23 февраля 1943 г. он попытался издать официальный декрет о повторном открытии начальных и технических школ. Десять дней спустя Кох вызвал своих чиновников гражданской администрации в Киев и высказал все, что хотел сказать об этих декретах. Прошло два месяца, пока Розенбергу стало известно весьма окольным путем об оскорбительных выражениях Коха. Кох объявил, что каждый чиновник должен иметь штамп и использовать его для оттиска слов «непригодно для военных целей» на всех документах из министерства, которые ему не нравятся. Остальная часть речи Коха была в его обычном стиле: «Я заберу из этой страны все до последнего. Я пришел сюда не для раздачи блаженства. Я пришел сюда, чтобы помочь фюреру».

В этом ключе Кох разглагольствовал в течение последних восемнадцати месяцев. Только сейчас Красная армия уже взяла Харьков, а передовые части были в трехстах километрах от аудитории Коха в Киеве, где население размышляло о скором возвращении Красной армии. Более важной, но вряд ли более реалистичной была похвальба Коха о том, что он сократил свой штат в Ровно с 800 до 250 человек. Не занимаясь здравоохранением, транспортом или образованием, не имея других дел, кроме полицейских облав, вымогательств и поборов из других министерств, «правительство» в Ровно никогда не могло испытывать нехватки персонала.

В марте 1943 г. Розенберг об этих речах еще ничего не знал, но был в курсе, что Кох приказал использовать еще более жестокие вербовочные группы, чтобы помочь Заукелю в реализации его квоты рабочей силы с 1943 г. — еще одного миллиона рабочих из оккупированных территорий Советского Союза. 13-го Розенберг разослал приказ комиссарам на Украине, запрещающий им выполнять циркуляр Коха. Кох изъял свой приказ из обращения и выпустил его повторно, удалив некоторую часть. Даже в этом случае Кох далеко не был уверен в прочности своей позиции. Он всегда был преимущественно человеком слова, и теперь он составил огромное открытое письмо Розенбергу с рассылкой всем гаулейтерам, Готтлобу Бергеру для передачи Гиммлеру и Мартину Борману для вручения Гитлеру. Меморандум от 16 марта 1943 г. похож на толстую тетрадь, и в материалах Нюрнбергского процесса он занимает пятьдесят две страницы формата 33 на 40,6 см трафаретного шрифта.

В этой докладной Кох перечисляет все самые мелочные случаи вмешательства восточного министерства вместе с датами, а также все декреты, которые Розенберг запретил Коху рассылать или которые Розенберг разослал через голову Коха. Насколько мы проследили, история вражды Розенберга и Коха берет свое начало главным образом от этого документа — PS-192. Однако самое важное — то место, где Кох вновь заявляет о своем праве подчиняться напрямую Гитлеру:

«Как старый гаулейтер, я привык напрямую обращаться к моему фюреру со всеми моими проблемами и вопросами.

В моем качестве это право у меня никогда не отбиралось даже моим вышестоящим министром. Декретом I c-b, 470w мне приказано отчитываться перед вами [Розенберг] по вопросам, где необходимо посоветоваться с желанием фюрера, поскольку направление сообщений от фюрера являлось исключительно вашим делом. Я должен здесь заявить, что в моем положении старого гаулейтера фюрер часто сам давал мне политические указания. Если кто-то принижает или умаляет позицию рейхскомиссаров в их отношениях с фюрером, то тогда слишком мало остается того, что соответствует посту рейхскомиссара… за прошедшие три недели вы столь часто посягали на мой пост, что он может быть восстановлен только фюрером».

Розенберг нанес ответный удар, послав Гансу Ламмерсу ряд документов, освещающих этот спор. Потом, когда последовало неизбежное молчание из ставки Гитлера, он официально подал прошение об увольнении Коха. Это было 15 апреля. Ссылаясь на неопубликованный документ из переписки Гиммлера, находящийся в библиотеке конгресса США, господин Даллин фиксирует, что в тот же день у Коха состоялся трехчасовой разговор с Мартином Борманом, который обещал ему «полное прикрытие». Розенберг отчаянно искал какое-нибудь дополнительное оружие. Обвинять Коха в жестокости и неповиновении бессмысленно, когда тот оба этих фактора превратил в категорию доблести. Оставалось лишь делать акцент на его печально известном взяточничестве, но с тех пор, как Кох стал рейхскомиссаром, его послужной список на этот счет был удивительно чист. Его стиль жизни сатрапа был, видимо, не более впечатляющ, чем у других рейхскомиссаров — таких как Ганс Франк в Польше или Ганс Тербовен в Норвегии. Да и коррупция среди партийных знаменитостей не считалась слишком большим грехом.

Исключение в этом беззаботном отношении к жизни составлял Гиммлер, который с 1929 г. пытался привить своей СС аскетизм и другие черты, сделав ее подобием религиозной организации, — не очень-то обнадеживающая цель, когда исполнением столь многих функций СС занимались осужденные преступники и уголовные садисты. Гиммлер, однако, старался не замечать это несоответствие и оставался лично монументом неподкупности. Так вот именно к Гиммлеру и обратился Розенберг, вспомнив, как СС осуждала коррупцию Коха в середине 1930-х гг.