постов рейхскомиссаров функции Розенберга должны бы прекратиться или должны оставаться чисто функциями советника. Две причины понудили Гитлера дать Розенбергу власть министра над рейхскомиссарами. Одна из них — его странная привязанность к старым коллегам с хорошо проверенной некомпетентностью, а вторая — его желание, чтобы в России не было сильных правителей, в то время когда он сам был весьма не уверен в будущем распоряжении завоеванной территорией.

Воодушевленный оказанным 19 декабря 1941 г. приемом, Розенберг сделал несколько первых попыток утвердить свою власть над царством Коха. Находясь под впечатлением политики командующих тыловыми районами, которые вновь открывали церкви и разрешали назначение священнослужителей, Розенберг отправил Серафима, митрополита русской церкви в изгнании в Германии, с визитом на Украину. 29 января Серафим произнес в соборе в Ровно молитву за победу германского оружия. Кох был оскорблен, что такой политический жест в его собственной столице стал работой автора атеистического «Мифа ХХ века», этого признанного и законченного врага церкви в Германии. «Вы не тот Розенберг, которого я знаю, — писал он, — а человек в руках эмигрантов». Геббельсу тоже показалось чрезвычайно смешным, когда Розенберг написал ему — на этот раз в отношении своей политики религиозной терпимости. «Сейчас, когда мы в затруднительном положении, каждый выставляет себя борцом, сражающимся как раз против тех самых вещей, с которых он начинал».

Аграрный декрет и визит митрополита вытащили Коха из его зимних квартир в Кенигсберге. Розенберг жаловался, что с сентября Кох был в Ровно только два раза, но скоро он перестал жаловаться на такие темы, потому что в Ровно Кох доставлял ему много больше неприятностей, чем в Кенигсберге. В марте Кох объявил собственный регламент поведения своих германских чиновников. Поскольку они были в духе замечаний Гитлера о «неграх и нитках с бусами», Розенберг поспешил направить официальную жалобу Гитлеру, как это он делал через Ганса Ламмерса 16-го, еще более опрометчиво критикуя собственную оценку, которую Гитлер давал Коху. Неправильно, утверждал Розенберг, сравнивать политику Коха с британской политикой в Индии. Британцы, по крайней мере, не рекламировали своей позиции. Они хранили молчание по поводу своей суровости и только разглагольствовали о благодеяниях, которые они оказали индийцам.

Так как Гитлер не вмешивался, Кох сделал апрель интереснее, высказавшись еще три раза перед своим персоналом по поводу обращения с «неграми». Розенбергу доложили, что одно из этих выступлений вдохновило какого-то заурядного Kreisleiter торжественно заявить, что он застрелит любого в этих местах, кто проявит признаки интеллигентности. В то же время Кох искал внешнюю поддержку. 2 мая он шлет докладную Геббельсу. Подателем ее был молодой человек по имени Йоахим Пальцо, являвшийся чем-то вроде «посла» министерства Геббельса при дворе Коха. Пальцо пожаловался на неспособность и глупость Розенберга, а потом мягко добавил, что работа министерства Геббельса — пока единственная вещь, которая помогает Коху в решении трудных задач на Украине. Конечно, любезный и розовощекий «посол» хорошо знал, что это был единственный способ разговора с Геббельсом. Сквозь строчки «Дневника» Геббельса можно расслышать мурлыканье, и после этой миссии ему было нетрудно поверить, что Розенберг закопался в планы на тысячелетие и что вермахт съел все продукты на Украине.

Розенберг был принят Гитлером через несколько дней, 8 мая, но он опасался упоминать речи Коха. Куда безопасней было нападать на «Адлониаду» — усердную попытку Риббентропа застолбить личные претензии на разработку оккупационной политики в Советском Союзе. Под устремленными на него холодными взглядами Бормана и Ламмерса Розенберг не осмелился напомнить о своей докладной от 16 марта, оставшейся без ответа.

После этой аудиенции Розенберг отбыл в Ригу, но все, что он не смог сказать Гитлеру, он изложил на бумаге в форме пространного обвинительного заключения против Коха. Копии его также были посланы подчиненным Коху чиновникам, которые по форме отвечали перед Розенбергом за выполнение изложенных им правил. В частности, Розенберг предупреждал их против применения порки, о которой уже поступило несколько жалоб. На эти вымученные обвинения Кох ответил в такой же степени вымученно в своем запутанном германском стиле, ибо Кох никогда не являлся образцом сильного немногословного человека. Кох признал, что знает о случаях телесных наказаний, но уже запретил эту практику. Год спустя он изменил это заявление. В самом худшем случае порке он предпочел бы расстрел. Порка, однако, не была стержнем проблемы. Рассылая циркуляры против Коха среди его собственных чиновников, Розенберг сделал положение рейхскомиссара невыносимым. У Коха не было выхода, кроме как обратиться к Гитлеру.

К середине июля прошло целых четыре месяца с появления оскорбительных указаний, которые Кох давал своему персоналу по возвращении в Ровно, но от Гитлера все еще не было никакого решения. Трудно сказать, сколько докладных было послано обеими сторонами в ставку фюрера. Господин Даллин упоминает еще об одном обращении Коха к Гитлеру 29 июня, в то время как Петер Клейст описывает самый подробный документ, который Политическое управление подготовило для Розенберга и который был вручен Гитлеру примерно в то же время: так называемый Grosse Denkschrifft. Сфера жалоб расширилась и стала включать отказ Коха вновь открыть украинские техникумы, а также сомнительные методы, используемые чиновниками Коха в их помощи, оказываемой при реализации планов депортации рабочей силы по Заукелю.

Решение Гитлера, когда оно, наконец, было вынесено, прозвучало для Розенберга обескураживающе, но все же не без прецедента, потому что это был еще один из тех случаев, когда Гитлер позволял свои зафиксированные размышления у камина рассылать через Мартина Бормана как политическую директиву. Вероятно, в ночь на 22 июля Борман вошел в гостиную в ставке Гитлера в Виннице (под Винницей. — Ред.) усталый, в сапогах выше колен и хмурый после долгой автомобильной езды по украинским проселкам. Он был подавлен, увидев множество голубоглазых и круглолицых украинских младенцев. Поскольку Гитлер поддался настроению Бормана, разговор между ними имел примечательное сходство с тем, что состоялся между Валрусом и Карпентером, на которых эти лица к тому же были похожи и физически. Борман сокрушался, что Украина слишком быстро размножается. Германская колонизация с этим никогда не справится.

«Если семь служанок с семью метлами

Будут мести полгода,

Как ты думаешь? — спросил Валрус, —

Смогут ли они навести здесь порядок?»

«Не думаю», — ответил Карпентер

И пролил горькую слезу.

Гитлер, однако, смешал эту горькую слезу с несколькими собственными предложениями — или, скорее, предложениями, которые он вычитал в плане для Польши, присланном ему в мае 1940 г. Гиммлером. Гитлер сказал Борману, что как образование, так и медицинское обслуживание на Украине были бы