сказал мистер Говард, его лицо озарил свет воспоминания. – Вы же работаете у Кача. Извините – сразу не догадался. Я знал его много лет назад, он тогда только начинал, и я несколько раз пересекался с ним. Как он поживает?

– Он в порядке, – ответила она. – Вы давно уже в «Геральд»?

– Двадцать лет. Моя жена англичанка, вот почему я искал работу по эту сторону пруда. Большую часть времени мы жили во Франции, но осенью тридцать девятого перебрались в Лондон. Думали, там будет безопаснее. А потом начался Блиц. И у нас появилось такое чувство, будто мы со сковородки прыгнули прямо в огонь.

– Но вы все?.. – осторожно спросила она, готовя себя к неизбежной истории утраты и горя.

– Мы все живы. Отделались разбитыми окнами. А вы? Давно вы в «ПУ»?

– С лета сорокового года. Мой отель разбомбили в декабре, с тех пор живу у друзей. Если сравнивать с кем-то другим, так мне очень повезло. Как вы думаете – вы вернетесь жить во Францию?

– Когда-нибудь – да. Элли очень хочет вернуться, но война еще не закончилась. А я не хочу ставить под угрозу ее и детей. Хотя они уже считают себя взрослыми. Старшая, как только возраст позволил, поступила во Вспомогательную территориальную службу, и теперь все уик-энды разбирает двигатели грузовиков.

– Вы здесь остановились? – спросила она.

– Нет. По другую сторону улицы. В «Гранде». А вы?

– В маленькой гостинице на рю Дону. Это больше подходит для нашего скромного бюджета в «ПУ».

– Следующий! – раздался голос цензора, и Руби, посмотрев вперед, поняла, что она уже первая в очереди.

– Кажется, следующая – это я.

– Рад был познакомиться, мисс Саттон. Передайте мой привет Качу, когда вернетесь. И берегите себя. Париж освободили, но не все этому рады. Будьте осторожны на улице, в пути. Обещаете?

– Обещаю. До свидания, мистер Говард. И удачи.

Письма из Лондона

от мисс Руби Саттон

26 августа 1944 года

В отличие от Лондона, у Парижа такой вид, будто ему, чтобы вернуться к жизни, требуется всего лишь хорошее мытье и несколько ведер свежей краски. Но я говорю только о городе, его зданиях и площадях, широких бульварах. Состояние французов гораздо хуже, и я даже представить себе не могу, сколько времени уйдет на то, чтобы они пришли в себя после четырех лет нацистского угнетения и террора…

К часу того же дня Руби и Франк были на Елисейских Полях, где, как было объявлено, должен состояться парад победы. Пробраться в первые ряды оказалось совершенно невозможно, толпа стояла в десять рядов, но с того места, где они находились – в полумиле от площади Согласия, – открывался хороший вид на авеню, ведущую к Триумфальной арке на западе, и Руби, поднявшись на цыпочки и вытянув шею, могла наблюдать парад важных персон и военной мощи союзников почти на всем его протяжении.

Только что прошел сам Шарль де Голль, которого невозможно было не заметить благодаря росту и королевской осанке, и Руби, чтобы не забыть ни одной детали, наклонила голову и принялась писать в своем блокноте.

Вдруг чьи-то сильные руки схватили ее за плечи и развернули к себе. «Руби», – услышала она голос, шепчущий ей в ухо, и лицо человека отодвинулось от нее настолько, что она смогла его разглядеть. Лохматая борода и усы скрывали его черты, но оно все равно оставалось чудесно знакомым. Беннетт.

Он страстно поцеловал ее, одной рукой придерживая ее затылок, а люди вокруг них принялись топать и выкрикивать одобрительные возгласы.

– Твой номер в отеле, назови, – прошептал он ей в ухо.

– Тридцать второй.

– Я там буду в девять.

Он исчез в толпе, а она, не успев больше сказать ни слова, осталась стоять среди незнакомых людей. Онемевшая от потрясения, она пыталась понять смысл случившегося.

Беннетт был жив. Жив и здоров, и через несколько часов она увидит его снова.

Испуганный голос вернул ее на землю.

– Ты в порядке? Скажи что-нибудь – что с тобой сделал этот тип?

– Все в порядке, Франк. Просто я в прекрасном настроении. Только и всего.

– Он меня напугал, здорово напугал, когда я увидел, как он тут тебя крутит-вертит. Я пытался поскорей протиснуться к тебе, но между мной и им было с полдюжины других людей. Извини.

– Все в порядке. Честно. И к тому же я сомневаюсь, что это последний мой на сегодня поцелуй от незнакомца.

Она оказалась права. Поскольку оба были в униформах армии союзников, они тут же стали объектами пылких и несдерживаемых проявлений любви парижан, которые, судя по выражению их лиц, сами удивлялись своему порыву приветствовать совершенно незнакомых им людей с таким обескураживающим отсутствием всяких приличий. Но удивление не мешало им обниматься, целоваться и танцевать на улице.

Вырвавшись из толпы вокруг Елисейских Полей, Руби и Франк пошли на север в направлении отеля. В стороне от парадного маршрута улицы были не так забиты людьми, не так шумны, не так выходили за рамки привычного.

Руби улыбалась так, что мышцы лица свело болью, сжимала в руках многочисленные цветы, что ей всучили, и безуспешно пыталась найти кого-нибудь, кто говорил бы по-английски, чтобы расспросить его о том, как Париж пережил эти несколько недель. Люди, к которым она подходила, не понимали ее вопросов, а может быть, просто не хотели говорить о серьезных вещах в такой день.

Они шли и шли, и Руби рассматривала людей и заполняла свой блокнот наблюдениями. Солнце стало клониться к западному горизонту, она посмотрела на часы – они показывали почти семь.

– Не хочешь поесть где-нибудь? – спросила она Франка, который пытался освободиться из объятий крупной и чрезмерно любвеобильной монахини.

– Да, пожалуйста! – прокричал он, и Руби схватила его за руку и потащила к ближайшей тихой улице. Здесь хватало кафе и ресторанов; проблема, однако, состояла в том, что большинство из них было закрыто.

Они остановились перед одним из таких закрытых заведений, пытаясь собраться с силами и идти дальше, когда двери вдруг распахнулись, и перед ними появился молодой человек в фартуке, на котором была нарисована улыбавшаяся физиономия.

– Vous êtes américains? Anglais?

– Oui, – сказала Руби, а потом произнесла единственную известную ей полезную фразу по-французски: – Est-ce que vous parlez anglais?

– Да-да, конечно, мы говорим по-английски с нашими американскими друзьями! Пожалуйста, входите и позвольте нам вас накормить. Мы будем вам рады. Пожалуйста, входите.

Они сразу поняли, что персонал ресторана открыл заведение только ради них – кроме них двоих в зале не было никого. И еще им стало очевидно, что их кормят по первому разряду, лучшими блюдами шеф-повара и его помощников.

Откусив хлеб, свежеиспеченный, смазанный настоящим маслом, Руби