Потом время замедлилось, и мир постепенно вернулся в норму. Мы оказались на балконе, я сидела на каменной скамье, вокруг белели колонны, украшенные душистыми, распространяющими сладковатый аромат зимними виолами. Ветер приятно холодил разгоряченную кожу. Этьен опустился на одно колено и взял мои руки в свои.

— Этьен, прошу вас! Подумайте, как это выглядит со стороны.

Любой случайный наблюдатель заметил бы, что мы нарушаем все приличия. На этот раз все было не так, как в первую встречу, когда мы тоже оказались наедине, однако Этьен сохранял дистанцию в приглушенном свете, падавшем на нас сквозь окна бальной залы. Теперь мои пальцы знали, какова его кожа на ощупь — она стала до боли знакомой.

— Мы здесь одни. — На балконе действительно больше никого не было, смех гостей едва доносился до нас, приглушенный преградой из стекла и мрамора. Кроме него тишину нарушал только свист холодного ветра, поющего в ветвях.

Этьен сел на скамью рядом со мной. Это выглядело менее компрометирующе, однако теперь его плечо прижалось к моему. Я ощутила злость на него за то, что он меня не послушал, на себя — за то, что дала слабину; я вспомнила предупреждения Арьи о том, что я должна защитить себя, защитить свое сердце. Но разве не этого хотела мадам де Тревиль? Чтобы Этьен открылся. Чтобы мы получили доказательства участия его отца в заговоре.

— Ты назвала меня по имени, — заметил он, повернувшись ко мне, коснувшись коленями моих юбок.

— Что? — Головокружение еще туманило мой разум. Я не могла связать двух слов. Мои мысли так путаются вовсе не из-за его близости. Это все мой недуг, и только он.

— Ты… а, неважно. Как ты? — Его лицо приняло обеспокоенное выражение. — Мне показалось, что тебе снова нехорошо. Я такое уже видел. Так что я привел тебя сюда. — Он оглядел пустой балкон, обращенный к открытой местности: темно-зеленые холмы казались черными в лунном свете. Воздух стал густым в предчувствии скорого снегопада. — Но здесь холодно.

— Мне не холодно, — ответила я.

— Ты уверена, голубка моя? — У меня в ушах зашумела кровь. Его большой палец рисовал узоры на моей ладони, я вздрогнула. — Ты дрожишь, — пробормотал он, и наши носы соприкоснулись. Другой рукой он погладил меня по щеке.

— Уверена. — Я собиралась сказать что-то другое. Должна была. Но не сумела найти слов. Все слова куда-то исчезли, унесенные выдохом, когда его губы коснулись моих — легко, как перышко, как прикосновение его пальцев к моей скуле. Кто-то из нас вздохнул. В следующий миг его рука соскользнула с моей щеки и зарылась в волосы, другая обвилась вокруг моей талии. Он притянул меня ближе, втянул в себя мой запах, его губы были такими горячими в холодном воздухе. Из горла Этьена вырвался тихий стон.

Тогда, в бальном зале, я ошибалась. Я взлетела теперь.

В ту минуту, когда его грудь прижалась к моей и наши сердца забились в унисон, я отшатнулась и судорожно вздохнула. Этьен склонился ко мне, продолжая покрывать поцелуями мою скулу.

— Нам не стоило этого делать, — сказала я дрожащим голосом, высвобождаясь из его объятий. Я провела пальцами по губам. Если нас видел хоть один человек, к концу вечера об этом будет судачить весь парижский свет. И что это будет означать для меня? Конечно же, девушка, очернившая свою репутацию, девушка, которую застали за поцелуями с мужчиной, станет бесполезна для Ордена. Ни один объект на меня не позарится. Или еще хуже — позарятся, но в том смысле, который для меня совершенно неприемлем.

Я посмотрела в лицо Этьена, на резкую линию его подбородка, нос с легкой горбинкой. На изгиб его губ, которые только что целовали меня.

— Прошу прощения, если разочаровал, — произнес он. — Лично мне показалось, что это было потрясающе.

— Этьен, я…

— Таня. — Он погладил большим пальцем мою щеку. — Я просто дразнюсь. Ты попросила меня обозначить мои намерения, вот я и обозначил.

Я много месяцев обучалась соблазнять мужчин, выведывать их тайны, драться с врагами и побеждать их. Но я оказалась совершенно не готова к этому. К тому, что кто-то захочет меня. И я захочу его в ответ.

Я могла сколько угодно повторять себе, что Этьен ничего для меня не значит и не может значить, но это так и не стало правдой. Арья не ошиблась. Да, он был добр. Да, он знал, что я другая, и все же хотел поцеловать меня при свете звезд.

У меня проснулись чувства к нему, но это не имело значения. Потому что я выбрала мушкетерок, я выбрала себя. Я была важна для девушек, и я доверяла им. Я доверяла себе. Они думали, что я чего-то стою. И с ними я чувствовала, что это правда.

Итак: сморгнуть слезы, расправить плечи. Я мушкетерка. А мушкетеры ни от кого и ни от чего не убегают.

— Поцелуи ничего не говорят об истинных намерениях. — Ну вот, она вернулась ко мне. Таня, мадемуазель Мушкетерка — по крайней мере, какая-то ее часть, и ее достаточно, чтобы пройти через это и сохранить свое сердце.

— По-твоему, это ничего не говорит о моих намерениях? — спросил он. — Поначалу я был заинтригован твоим внезапным появлением в Париже: девушка в алом платье, от которой у всех перехватило дыхание. Но это изменилось, стоило тебе открыть рот. Ты нечто большее, Таня, неизмеримо большее. У меня нет никаких нечестных намерений по отношению к тебе. Это невозможно, ведь ты — это ты.

— Правда?

— Позволь, я докажу тебе. Спроси меня о чем хочешь.

Он смотрел на меня бесхитростным взглядом, взяв мои руки в свои так, словно я была единственным, чего он когда-либо хотел. Твой отец участвует в заговоре против короля? Он приложил руку к папиному убийству? Он и тебя заставил участвовать в заговоре? Что тебе известно? Что тебе известно, что тебе известно, что тебе известно?

— Раньше ты не хотел рассказывать мне о твоей семье. Расскажи сейчас.

Казалось, мой вопрос сбил Этьена с толку, однако он быстро овладел собой:

— Странная просьба, но для тебя — все что угодно. Что бы ты хотела знать?

Теперь следовало действовать осторожно. Мои вопросы должны быть отточенными, как острейшее лезвие. Мне необходимо что-то, что послужит доказательством или сможет привести нас к уликам, которые неопровержимо доказывают связь его отца с заговором против короля.

— Расскажи мне о твоих родителях. Какие они?

— Мы с ними никогда не были особенно близки.

— Однако в нашу прошлую встречу ты уезжал из Парижа к матери?