рассуждать более о меланхоличных по недоразумению или рехнувшихся в иносказательном смысле, безумных лишь отчасти или предрасположенных к этому — тупых, злобных, пьяницах, бестолковых, оскотинившихся, угрюмых, гордых, тщеславных, странных, непристойных, неуживчивых, упрямых, бесстыдных, расточительных, язвительных, сумасбродных, унылых, отчаявшихся, опрометчивых и пр., безумных, неистовых, глупых, странных, которых никакие новые больницы[795] не удержат, никакие лекарства не помогут, — я поставил себе целью и постараюсь в дальнейших рассуждениях проанатомировать, то есть тщательно рассмотреть, притом как с философской, так и с медицинской точки зрения, тот юмор, или, иначе, душевный нрав, именуемый меланхолией, во всех его формах и разновидностях, проявляющейся как в склонностях, так в виде обычной болезни; показать причины болезни, симптомы и некоторые способы ее излечения, дабы можно было надежнее ее избежать; я побуждаем к этому повсеместным ее распространением и желанием делать добро, поскольку эта болезнь, «столь распространена в наши дни», как отмечает Меркуриалис[796]{702}, «столь часто случается в наши злосчастные времена», как вторит ему Лаурентий[797], что лишь немногим она не доставляет жестокие страдания. Того же мнения придерживаются Элиан Монтальт, Меланхтон[798] и другие; Юлий Цезарь Клодин{703} называет ее «источником всех прочих болезней идо того распространенной в наш безумный век, что едва ли один из тысячи избавлен от нее»[799], а в особенности от желчного, ипохондрического духа, проистекающего от сплина или неожиданного удара судьбы. Поскольку этот недуг так мучителен и так распространен, я не вижу, в чем еще я мог бы оказать более всеобъемлющую услугу и употребить свое время с большой пользой, нежели предписав средства для предупреждения и лечения столь всеобщего недуга, столь эпидемического заболевания, которое так часто и так сильно терзает тело и душу.

Если я зашел слишком далеко в том, что было сказано мной выше, или если, в чем я заранее убежден, некоторые будут возражать, находя мои рассуждения слишком фантастическими или же «чересчур легкомысленными и смехотворными для церковнослужителя, чересчур сатирическими для человека моего звания», я осмелюсь возразить, как это сделал в подобном же случае Эразм[800]: Так ведь это не я, а Демокрит, Democrirtus dixit [сказано Демокритом], а посему вам следует поразмыслить над тем, что значит говорить от своего лица или от лица другого человека, склад ума и имя которого ты присвоил; поразмыслить над различием между тем, кто притворяется или исполняет роль государя, философа, судьи, шута, и тем, кто является им на самом деле, а еще над тем, какой свободой пользовались сатирики в древности; ведь сказанное мной — это лишь компиляция заимствованного у других: все это говорю не я, но они.

Dixero quid si forte jocosius, hoc mihi juris

Cum venia dabis[801].

[Если же вольно, что сказано мною, и ежели слишком

Смело, может быть, я пошутил — не сердись и одобри.]

Будьте повнимательней, дабы не понять меня превратно. Если я немного забылся, надеюсь, вы меня простите. Да и, по правде говоря, почему кто-то должен почувствовать себя оскорбленным и требовать для себя исключения?

Licuit, semperque licebit,

Parcere personis, dicere de vitiis{704}.

[Всегда дозволено было и будет,

Лиц не касаясь, они только пороки громят.]

Ведь я ненавижу их пороки, а не их самих. Если кто-нибудь почувствует неудовольствие или примет это на свой счет, пусть не жалуется и не придирается к сказавшему это (так Эразм оправдывал себя перед Дорфием[802]), si parva licet componere magnis [если только мне дозволено равнять малое с великим{705}]; вот и я поступаю точно так же; «впрочем, пусть пеняет на себя, коль скоро так выдал и обнажил свои недостатки, приняв сказанное мной на свой счет: если он повинен и заслуживает этого, пусть исправляется, кто бы он ни был, вместо того чтобы сердиться»[803]. «Кто ненавидит обличение, тот невежда» (Притч. 12, 1). Если он невиновен, то это его не касается; дело не в моей откровенности в речах, а в его нечистой совести; он брыкается из-за ссадины на собственной спине{706}.

Suspitione si quis errabit sua,

Et rapiet ad se, quod erit commune omnium,

Stulte nudabit animi conscientiam{707}.

[Если кто-то примет на свой счет

Сказанное в общем смысле,

Тем больший он глупец, ибо все тогда узрят

Его нечистую совесть.]

Я не отрицаю, что сказанное мной слегка отдает Демокритом; quamvis ridentem dicere verum quid vetat?[804] но разве нельзя говорить шутя и при этом говорить правду? Согласен, что в этом есть некоторая язвительность; но, как было некогда сказано: acriora orexim excitant embammata, острая приправа лишь подстегивает аппетит, nec cibus ipse juvat morsu fraudatus aceti[805] [пища и та ведь пресна, коль не сдобрена уксусом едким]. Так что возражай и выискивай недостатки сколько тебе вздумается, а мне щитом от всех нападок послужит Демокрит; он послужит врачующим лекарством[806]; наноси удары когда и куда тебе угодно — Democritus dixit, сказано Демокритом, а посему в ответе Демокрит. Все вышеизложенное было написано беспечным малым в беспечные времена вроде наших Сатурналий или Дионисий, когда, как было сказано им, nullum libertati periculum est [свободе ничто не угрожает{708}], и слуги в Древнем Риме пользовались свободой говорить и поступать, как им заблагорассудится. Я написал и напечатал это, когда наши соотечественники совершали жертвоприношения своей богине Вакуне[807] и пьянствовали вокруг посвященных ей костров. ουτιζ ελεγεν [Это сказал никто], это neminis nihil [ничто, сказанное никем]. Время, место, люди и все обстоятельства свидетельствуют в мою пользу, почему же я в таком случае не могу быть таким же беспечным, как и все прочие, и свободно высказывать все, что у меня на уме? Если вы отказываете мне в такой свободе, то я возьму на себя смелость и сам ею воспользуюсь; повторяю еще раз, я сам ею воспользуюсь.

Si quis est qui dictum in se inclementius

Existimavit esse, sic existimet[808].

[А кто суровым отзыв о себе сочтет,

Его пускай считает не обидой,

Но лишь ответом.]