Так вот, если кто-либо вздумает счесть себя оскорбленным, пусть себе ярится, меня это нимало не заботит. Ведь я, читатель, ничем тебе не обязан и не жду от тебя никаких милостей; я независим и никого не боюсь.

Впрочем, нет, беру свои слова обратно; я больше не буду, я встревожен, я страшусь, сознаю свою вину и признаю, что совершил тягчайший проступок.

Motos praestat componere fluctus{709}.

[А теперь пусть улягутся пенные волны.]

Я слишком далеко зашел и рассуждал безрассудно, опрометчиво, необдуманно, нелепо и, в сущности, исследовал свою собственную глупость. А теперь я, как мне кажется, пробудился от сна, как будто я перенес приступ неистовства, странный приступ, то возносился, то падал, то замыкался в себе, то выходил из себя, подвергал оскорблениям людей самого разного рода, с некоторыми скверно обошелся, а других обидел и нанес вред самому себе; теперь же, опомнившись и осознав свое заблуждение, я кричу вместе с Роландом[809]: Solvite me? простите меня, O boni, [дорогие друзья], за все содеянное в прошлом, я непременно в дальнейшем исправлюсь; обещаю вам, что мои рассуждения в последующем трактате будут более здравыми.

Если вследствие слабохарактерности, безрассудства, пристрастия, досады[810] или по неведению я сказал что-нибудь некстати, забудьте это и простите. Я признаю справедливость слов Тацита[811]: Asperae facetiae, ubi nimis ex vero traxere, acrem sui memoriam relinquunt, после горькой шутки остается жало, или, как заметил другой достойный человек: «Они страшатся остроумия сатирика, а он — их памяти»[812]. Я могу заслуженно опасаться наихудшего, и хотя, смею надеяться, никому не повредил, но все же буду страстно молить словами Медеи:

Illud jam voce extrema peto,

Ne si qua noster dubius effudit dolor,

Maneant in animo verba, sed melior tibi

Memoria nostri subeat, haec irae data

Obliterentur.

Напоследок

Прошу тебя: не помни о словах,

Что вырвал у меня припадок скорби.

Пусть остается память у тебя

О наших лучших днях, а то, что в гневе

Сказала я, об этом позабудь{710}.

Я настоятельно прошу, как Скалигер просил Кардано, не таить на меня обиду. А посему я завершу его строками: Si me cognitum haberes, non solum donares nobis has facetias nostras, sed etiam indignum duceres, tam humanum animum, lene ingenium, vel minimam suspicionem deprecari oportere. Будь тебе известны моя скромность и непритязательность[813]{711}, ты бы легко извинил и простил сказанное мной некстати или истолкованное тобой превратно. Если впредь, исследуя сей унылый душевный склад, моя рука совершит промах и, подобно неумелому подмастерью, я произведу ланцетом чересчур глубокое вскрытие, непреднамеренно проткнув не только кожу, но и все прочее, или сделаю это слишком болезненно, разрежу поперек, — простите грубую руку и неумелый нож[814]: ведь нет ничего труднее, чем выдерживать ровный тон, сохранять постоянный характер и не выходить подчас из себя; difficile est satiram non scribere [трудно сатир не писать{712}], ведь существует столько сбивающих с пути предметов, столько поводов для душевного смятения, что и наилучшие могут подчас впасть в заблуждение; aliquando bonus dormitat Homerus{713} [если уж справедливому Гомеру случается попадать впросак], то и мне невозможно подчас не пересолить; opere in longo fas est obrepere somnum [хоть и не грех ненадолго соснуть в столь длинном сочинении]. Впрочем, к чему все эти оправдания? Надеюсь, я не дам никаких поводов для обид, а если дам, то Nemo aliquid recognoscat, nos mentimur omnia[815] [пусть никто не принимает это на свой счет — ведь это не более чем вымысел]. Я буду все отрицать (это будет для меня единственный выход); отрекусь, откажусь от всего сказанного; а если кто-либо станет протестовать, я с такой же легкостью попрошу прощения, с какой он будет меня обвинять; но я все же рассчитываю, любезный читатель, на твое доброе расположение и снисходительную благосклонность. Пребывая в сем непоколебимом уповании и уверенности, я и приступлю.

LECTORI MALE FERIATO{714}

Tu vero cavesis, edico quisquis es, ne temere sugilles authorem hujusce operis, aut cavillator irrideas. Immo ne vel ex aliorum censura tacite obloquaris (vis dicam verbo) nequid nasutulus inepte improbes, aut falso fingas. Nam si talis revera sit, qualem prae se fert Junior Democritus, seniori Democrito saltem affinis, aut ejus genium vel tantillum sapiat, actum de te, censorem aeque ac delatorem aget econtra (petulanti splene cum sit{715}), sufflabit te in jocos, comminuet in sales, addo etiam, et Deo Risui{716} te sacrificabit[816].

Iterum moneo, ne quid cavillere, ne dum Democritum Juniorem conviciis infames, aut ignominiose vituperes, de te non male sentientem, tu idem audias ab amico cordato, quod olim vulgus Abderitanum ab Hyppocrate[817], concivem bene meritum et popularem suum Democritum pro insano habens. Ne tu Democrite sapis, stulti autem et insani Abderitae.

Abderitanae pectora plebis habes[818].

Haec te paucis admonitum volo (male feriate Lector) abi.

Heraclite, fleas, misero sic convenit aevo,

Nil nisi turpe vides, nil nisi triste vides.

Ride etiam, quantumque lubet, Democrite ride

Non nisi vana vides, non nisi stulta vides.

Is fletu, hic risu modo gaudeat, unus utrique

Sit licet usque labor, sit licet usque dolor.

Nunc opus est (nam totus eheu jam desipit orbis)

Mille Heraclitis, milleque Democritis.

Nunc opus est (tanta est insania) transeat omnis

Mundus in Anticyras, gramen in helleborum.

К ЧИТАТЕЛЮ, БЕЗДАРНО ИСПОЛЬЗУЮЩЕМУ СВОЙ ДОСУГ

Кто бы ты ни был, я хочу предостеречь тебя от опрометчивых нападок на автора сего труда и необоснованных насмешек над ним. Более того, и про себя не осыпай его упреками по той лишь причине, что его поносят другие, и не трать свое острословие на дурацкие попреки и облыжное осуждение, ибо, окажись Демокрит Младший на самом деле тем, за кого он себя выдает, или даже родственником своего старшего тезки, или если, при всей своей ничтожности, схож с ним нравом, — тебе все равно несдобровать: он станет одновременно твоим обвинителем и судьей