Но постоянное беспокойство у него в душе знало обо всем гораздо лучше. Так было всегда.

Темная точка появилась всего на несколько секунд, прежде чем снова исчезла в дымке. Это могло быть что угодно: рыбацкая лодка, легкий буй или просто песчинка на линзе бинокля. Но это было не так, и когда он снова взглянул на нее, то убедился, что они нашли то, что искали.

Он сделал знак капитану, чтобы тот скорректировал курс, и в то же время отметил для себя, что нога старика была абсолютно права. Чем дальше они продвигались, тем хуже становилась видимость из-за становившегося все более плотным тумана. Он появлялся будто из ниоткуда, и уже через полчаса нельзя было ничего разглядеть дальше, чем самое большее метров на тридцать.

— Ну, что я говорил? — крикнул капитан за рулем и снизил скорость. — Нога никогда меня не подводит. Действительно, никогда.

Фабиан кивнул и поднял большой палец вверх, даже не успев задуматься, есть ли какое-то научное объяснение тому, как это работает, когда из вязкого тумана вдруг вынырнула парусная лодка с опущенными парусами.

Лодка с характерной темно-синей полосой «Халлберг Расси» по бокам бесшумно покачивалась на длинных пологих волнах, и даже если не знать, что произошло, это все равно было зрелище, которое всем своим видом выражало — здесь что-то не так.

Густые полосы тумана проплывали мимо, как большие плавающие ватные шарики серых оттенков, из-за чего все цвета исчезали, а парусник иногда полностью размывался на фоне тумана.

Он казался грязным, грот и генуя тащились прямо по воде. Кроме того, не был убран гик, двигавшийся взад-вперед в такт волнам. Никаких признаков жизни видно не было, и кроме гика и незакрепленного кранца, который катался по палубе, на борту ничего не шевелилось.

Когда до парусника оставалось всего двадцать метров, он сделал знак капитану, чтобы тот медленно сделал один оборот вокруг яхты, которая с другой стороны оказалась значительно более грязной. Он снова поднес бинокль к глазам и ясно увидел, что грязь состояла из липких темно-красных отпечатков, которые в некоторых местах даже превратились в жидкость, которая растеклась по корпусу лодки.

Понтус Милвох ни на каких условиях не соглашался позволить обстоятельствам омрачить выбор костей. Несмотря ни на что, он не только выжил, но и сумел найти, догнать парусник и устроить еще одну безжалостную резню, убив совершенно невинных людей.

Он сделал это с такой злобой, которая, казалось, не знала границ. Бессмысленность была просто безграничной. Фабиану стало тяжело дышать под тяжестью осознания того, что здесь произошло, и впервые за все время он спросил себя: как долго еще сможет выдерживать такое? Какова была цена его сил?

Еще пять минут назад они могли бы сдаться и вернуться с пустыми руками. Они могли бы обвинить во всем густой туман, и никто и бровью бы не повел. Но было слишком поздно, и больше никаких звонков от Тувессон о новом положении телефона Франка Шэппа к северу не поступит. Ему придется подняться на борт и провести быстрый осмотр, а затем сделать все, чтобы они могли отбуксировать парусник в порт.

Движение в одном из окон было почти незаметным. Но оно было, в этом он уверен. Что-то шевельнулось там, внутри. Он обернулся, чтобы посмотреть, обратил ли на это внимание начальник порта, но встретил только пустой взгляд, который смотрел прямо мимо него.

— Эй! Есть там кто-нибудь? — крикнул он так громко, как только мог, выхватывая пистолет. — В таком случае выходи с руками над головой!

Никакой реакции не последовало. Но, по крайней мере, начальник порта снова был в деле и управлял своей лодкой так, что она плыла параллельно с дрейфующим парусником. Волны делали это далеко не легким делом, но в итоге он все же смог подняться на борт «Халлберг Расси» и спуститься в кокпит.

Повсюду была кровь. Липкие отпечатки на белом пластике свидетельствовали о долгой затяжной борьбе.

— Эй! Кто-нибудь! — снова крикнул он, но не получил ответа.

Дверь, ведущая в салон, двигалась взад-вперед в такт волнам. Он подошел к ней и собрался с силами, прежде чем одним быстрым движением открыл ее и направил пистолет прямо вниз, в рубку, совершенно неготовый к крику, который услышал, и руке, которая летела прямо на него.

Он выстрелил один раз, а затем еще три, прежде чем понял, что это была всего лишь большая чайка, которая пыталась выбраться с отрубленной рукой в когтях, и теперь, раненная, лежала на полу среди других кусков человеческого тела, над которыми устроили пир еще две чайки.

То, что он увидел, было результатом настоящей кровавой бойни. Отрубленная ступня в одной стороне, рука — в другой. Одно ухо и то, что было похоже на часть туловища. Одна из чаек перепрыгнула через что-то и встала прямо на голову Франка Шэппа, которая лежала на одном из диванов. Птица начала выковыривать клювом содержимое одной глазницы.

В нескольких дециметрах оттуда лежала голова сына, которая была почти полностью скрыта под одеялом. Было видно только одно ухо, часть щеки и волосы, и, хотя ему не хотелось этого делать, он подошел и осторожно приподнял одеяло.

Взгляд, направленный на него, изменил все.

— Привет, Винсент, — сказал он. — Ты меня помнишь?

Мальчик кивнул, и чувство обреченности и предопределенной бессмысленности, которое он так долго испытывал, в один момент сменилось надеждой.

Может быть, он все-таки может что-то изменить.