К середине недели пикап у меня почти перестал глохнуть; к четвергу я настолько освоилась, что попробовала поездить по деревенским улицам – кстати, для всех участников этого события оно оказалось не настолько опасным, как может показаться, поскольку уличное движение в деревне практически отсутствовало. На поворотах я начинала крутить руль то слишком рано, то чересчур поздно, и на то, чтобы научиться улавливать нужный момент, ушла большая часть дня. К счастью, в пятницу я уже не позорилась, сидя за рулем, если только помнила об осторожности на поворотах, и в конце урока Брайс обнял меня и снова сказал, что меня любит.

Пока он держал меня в объятиях, я не могла не думать о том, что через двадцать семь дней должен родиться ребенок.

В ту субботу я с Брайсом не виделась: после урока вождения накануне он предупредил, что, поскольку его отец все еще в отъезде, ему, Брайсу, придется заменить его и провести день вместе с дедом на лодке. Поэтому я отправилась в тетин магазин и какое-то время провела, расставляя книги на полках по алфавиту, а видеокассеты – по категориям. Потом мы с Гвен снова обсудили мои схватки Брэкстона-Хикса – после относительного затишья они с недавних пор снова возобновились. Гвен напомнила мне, что это нормальное явление, и снова рассказала о том, чего мне ждать, как только начнутся роды.

Тем вечером я села играть в кункен с тетей и Гвен. И думала, что уж им-то я не уступлю, но две бывшие монахини оказались заправскими картежницами, и когда игра наконец кончилась и карты убрали, я задумалась, что же происходило на самом деле в монастыре по вечерам. Мне представилась обстановка, как в казино, где монахини в золотых браслетах и темных очках сидели за крытыми сукном столами.

Воскресенье прошло совсем иначе. Зашла Гвен с тонометром и стетоскопом, задала те же вопросы, которые обычно я слышала от доктора Большерука, но как только она ушла, мне стало не по себе. Я не только не бывала больше в церкви, но и не занималась учебой, если не считать подготовки к контрольным, поскольку уже выполнила все задания на этот семестр. Да еще Брайс не оставил мне фотоаппарат, так что вопрос со съемками отпал сам собой. Батарейки в моем плеере сели – правда, тетя пообещала привезти новые, – так что заняться мне было совершенно нечем. Наверное, можно было сходить на прогулку, но выглядывать из дома не хотелось. Было слишком светло, на улице часто попадались люди, а моя беременность стала настолько заметной, что выйти из дома было все равно что направить две гигантские неоновые стрелки прямо на мой живот, объясняя всем и каждому, с какой стати я вообще приехала в Окракоук.

В конце концов я решила позвонить родителям. Из-за разницы во времени пришлось ждать до середины утра, и хотя я не знала, что надеялась услышать, от разговора с мамой и папой легче мне не стало. Они не спросили ни о Брайсе, ни о моей фотографии, а когда я упомянула, как далеко продвинулась в учебе, мама, едва дождавшись первой же паузы, сообщила, что Морган завоевала еще одну стипендию, на этот раз от католического движения «Рыцари Колумба». Сестру позвали к телефону, ее голос звучал устало, говорила она меньше обычного. Впервые за долгое время у нас получилось нечто похожее на диалог, и я не сдержалась и рассказала ей немного о Брайсе и моей новообретенной любви к фотографии. Услышанное почти ошеломило ее, потом она спросила, когда я вернусь домой, что потрясло меня. Как она могла не знать ничего о Брайсе, или о том, что я фотографирую, или что ребенок должен родиться 9 мая? Повесив трубку, я задалась вопросом, неужели родители вообще не говорили с Морган обо мне.

Не найдя другого занятия, я принялась наводить порядок в доме. Не только в кухне и в своей комнате, не только в своей одежде, но и вообще повсюду. Я отдраила ванную до блеска, вытерла пыль и пропылесосила, даже вымыла духовку, хотя под конец у меня так ныла спина, что я, вероятно, отскребла ее не лучшим образом. И все же, поскольку дом был невелик, у меня осталось еще несколько свободных часов до прихода тети, поэтому я вышла посидеть на веранду.

День выдался роскошный, чувствовался приход весны. Небо было безоблачным, вода искрилась, как поднос голубых бриллиантов, но я, почти не замечая всю эту красоту, думала только об одном – что такой прекрасный день пропадает впустую, а у меня осталось в запасе не так много дней в Окракоуке, чтобы позволить себе потерять еще один.

Теперь репетиторство Брайса заключалось просто в подготовке к очередным контрольным работам, последним важным перед итоговыми. Поскольку у моей усидчивости имелся предел, наши занятия укоротились, а так как мы уже пересмотрели все снимки, которые были в коробке, то прорабатывали одну книгу по фотографии за другой. Со временем я поняла: если кадрировать и строить композицию способен почти каждый, кто достаточно практикуется, в своем лучшем проявлении фотография – поистине искусство. Превосходный фотограф каким-то образом умудряется вкладывать в снимки душу, передавая особое восприятие и личное отношение посредством изображения. Два фотографа, снимающие один и тот же объект в одно и то же время, могут сделать поразительно разные снимки, и я начала понимать, что первый шаг к отличной фотографии – это простой акт познания самого себя.

Несмотря на рыбалку в выходные, а может, именно из-за нее, время, которое мы проводили вместе, ощущалось не так, как прежде. Нет, мы по-прежнему целовались, Брайс говорил, что любит меня, держал меня за руку, когда мы сидели рядом на диване, но был не таким… открытым, каким казался раньше, если это хоть что-нибудь объясняет. Иногда у меня возникало чувство, будто он думает о чем-то другом, о том, чем не желает делиться; бывали даже моменты, когда он словно напрочь забывал обо мне. Такое случалось нечасто, и когда он спохватывался, то всегда извинялся за то, что отвлекся, но никогда не объяснял, чем поглощен. Однако после ужина, когда мы прощались на крыльце, видно было, что он не хочет уходить, цепляется за меня.

Несмотря на все мое нежелание выходить из дома, в пятницу днем мы сходили погулять на берег. Поблизости не было ни души, мы держались за руки и брели у самой воды. Волны лениво набегали на песок, пеликаны скользили по гребням, но мы, хотя и взяли с собой фотоаппарат, ничего не снимали. Я вдруг поняла, что