Разряженный господин поднял руку:

– Довольно, Дон Хуан! Забирайте свои дукаты и покончим на этом.

– Нет уж, сперва я разделаюсь с Командором.

Я сильным толчком свалил Командора на землю и грубо поставил ногу ему на грудь, прямо на крест Калатравы, хотя, клянусь, безо всякого кощунственного умысла.

– Берите-ка снова шпагу, да прежде глотните чего-нибудь. В преисподней нет лимонада.

Разряженный сеньор двинулся было в нашу сторону. Он поднял обе руки над головой:

– Ну довольно, довольно же. Вы уже убили одного человека и унизили дона Гонсало. И мы теперь знаем, что вы отменно владеете шпагой. Неужто вам этого мало?

– Я дол-жен у-бить е-го, – произнес я по слогам. – Он мне мерзок. Этот грязный старик не должен жить среди порядочных людей, хоть вы к нему в претензии быть не можете. Он мошенничает, а вам от того, я уверен, большая польза, и с его смертью заведение потеряет слишком много. Но мне-то до ваших интересов дела нет.

– Но вы понимаете, Дон Хуан, что о случившемся будет извещено правосудие?

– Пусть. Я буду уже далеко.

– Но раз вы собираетесь скрываться, значит, вы боитесь.

– Нет, просто я не сумею оправдаться перед королевским судом, чью власть над собой не признаю.

Он растерянно опустил руки:

– Что вы за человек, Дон Хуан?

– Я? Что угодно, но только не глупый юнец, не хвастливый форсун, за которого вы меня тут принимали.

Разряженный кабальеро улыбнулся и поклонился:

– Тысяча извинений, но меня дурно информировали.

– Вот за эту ошибку вам и придется скрестить со мной шпагу, когда я разделаюсь с доном Гонсало.

– Вам мало моих извинений?

– Да ведь вы собирались убить меня.

Он опять улыбнулся, но на сей раз в его улыбке мелькнуло что-то неожиданное, искра торжества. И глядел он в этот миг куда-то мимо меня, только вот задержал взгляд на мгновение дольше, чем нужно. Я насторожился, обернулся и обнаружил, что Командор уже исчезает за дверью.

– Оставляю вам мои дукаты! – крикнул я и бросился следом за ним.

Дон Гонсало успел оторваться от меня. Когда ему отворяли уличную дверь, я только добрался до передней, слыша за собой голоса и топот ног. Привратник хотел было преградить мне путь, но я отшвырнул его к стенке. Я выскочил на темную, уже совсем пустую улицу. Посмотрел в одну сторону, в другую.

– Направо, хозяин, скорей!

Тень Лепорелло чернела на фоне выбеленной стены.

– Позаботься о лошадях!

Я побежал. Обогнул угол и увидал дона Гонсало, который со всех ног мчался уже в самом конце улицы. Я крикнул: «Эй, вот он я!», и крик мой парализовал Командора. Когда я догнал его, он стоял, вжавшись в проем какой-то двери, и молил о пощаде. Я заставил его вытащить шпагу и снова принять бой. Мне было нелегко убивать его – внезапно сердце мое преисполнилось жалости, и я сражался не столько с доном Гонсало, сколько с собственными чувствами. Кажется, моя шпага попала под четвертое ребро слева. Он застонал, зашатался, дернулся и замер на земле, словно огромная поверженная статуя.

Его друзья уже показались в начале улицы. В руках у них были зажженные факелы, они взывали к правосудию.

15. Путь к дому покойного сперва был для меня горьким. Душу мою нежданно начали одолевать уныние, укоры совести и даже сомнение в том, правильно ли я поступил. Своей собственной рукой всего за несколько минут я лишил жизни двух людей, отправил в ад, не дав времени покаяться. Ни один из них не промолвил «Господи Иисусе!», хотя, может, они просто в Него не верили, Они покинули сей мир такими, какими были, низкими и малодушными. Слуга-злодей и Командор.

Это не входило в мои планы. Разумеется, у Господа есть тысячи способов явить милосердие, но, судя по всему, убиенные мною покинули сей мир, милосердия не удостоившись, и Бог, надо полагать, весьма опечалился, хотя я и не желал делать что-либо ему наперекор. Но я понял и другое: хотя такой шаг, как убийство, стал в моей программе лишь вынужденной мерой – расправа с Командором была не частью моих планов, а скорее условием их осуществления, отправной точкой, – убийство порой может оказаться неизбежным, как случилось с тем бандитом, и в подобных случаях у меня не было иного выхода, как скрепя сердце взвалить на себя последствия – и юридические, и нравственные. Вывод несколько меня успокоил. Позднее я на собственном опыте убедился: ничто не успокаивает придирчивую совесть лучше, нежели решение взять на себя целиком всю ответственность за собственные деяния, пускай и невольные. Как обогащается, какие утонченные ощущения испытывает душа в такие мгновения!

Я заблудился на улицах Севильи. Беленые стены и белый свет луны делали город похожим на кладбище, и сам я напоминал тень, скитающуюся меж могил. Так я и шел, сам не зная куда, пока на Хиральде не пробило полночь. Это помогло мне сориентироваться. От собора было легко дойти до дома Командора. Там, на углу маленькой площади, я увидал тени лошадей.

Я направился в ту сторону.

– Все в порядке, хозяин?

– Пока да.

– Со стариком покончено?

– Он отправился прямехонько в ад.

– Ежели его там пожелают принять…

– Это зависит от того, насколько тяжким грехом там почитают малодушие.

– Ну, удачи вам.

– Благодарю. А ты?

– Co служанкой дело не сладилось, так что стану теперь тешиться мечтами.

– Смотри не усни.

Я направился к той самой двери, через которую меня совсем недавно впускала донья Соль. Ключ повернулся легко, и дверь отворилась. Впереди чуть высвечивался внутренний дворик. Я немного помедлил. Мало-помалу тишина стала полниться какими-то далекими, приглушенными звуками. Я снял башмаки и, взяв их в руки, сделал пару шагов до первой колонны. Вокруг все дышало ароматом, сильным цветочным ароматом, ароматом весны, который преследовал меня в Севилье, и горячил мне кровь, и заставлял снова и снова, против воли, вопреки доводам рассудка ожидать чего-то несбыточного от собственного тела. Я перевел дыхание. По телу пробежала легкая дрожь, и на краткий миг я почувствовал слабость в ногах. Боже, какой острой болью отзывалась моя кожа на пение фонтана!

Мне надо было подняться по лестнице, пройти верхнюю галерею, попасть в коридор, посчитать двери… Я высунулся в патио, поднял взор и глянул на окна. Кажется, в одном из них я разглядел освещенную луной девичью фигуру. Не вышла ли Эльвира мне навстречу? Я не смел надеяться на такую любезность, вернее на такое безрассудство, нет и нет, я был готов скорее к легкому сопротивлению, к пылким