Солнце начинало заполнять все пространство патио. Нашедший приют в кроне кипариса соловей умолк. В сверкающем утреннем свете звучала лишь песнь фонтана.

14. В пять часов пополудни Лепорелло отправился похлопотать насчет лошадей и подготовить все к тому, чтобы мы могли выехать из Севильи глубокой ночью, или же на рассвете: он сговорился со стражником, заступавшим нынче на пост у одних из городских ворот, и тот пообещал за два дуката выпустить нас тайком из города. Что касается коней, то Лепорелло добыл самых быстрых и красивых.

Пока его не было, я написал письмо Эльвире – последнее. Всего в несколько слов: «Сегодня ночью, когда часы пробьют двенадцать. Дон Хуан». Лепорелло взялся доставить его по назначению. Я спросил, как ему удается улаживать такие дела.

– Да уж всегда найдется, сеньор, служанка, падкая на ласки или на денежки.

– Лучше, когда и на то и на другое. Надежней. Если посчитаешь нужным, назначь свидание на тот же час. Чтоб не терять сноровку.

Потом я долго беседовал со своим управляющим: пытался вникнуть в состояние дел, распорядился об отсылке денег в два-три места, через которые думал проехать, и приказал ему во всем слушаться Мариану. Он спросил, долгой ли будет моя отлучка.

– Это от меня не зависит.

– Отправляясь в путь, сеньор, мы вверяем судьбу свою в руки Божии.

– В моем случае это особенно верно.

Мариана открыла для себя радость не только в молитве, но и в шитье. Целый день она провела с иголкой в руках. Я заглянул к ней, когда уже начало темнеть. Она сидела у зарешеченного окна и пела какую-то песенку. В волосы она воткнула ветку жасмина, шею украсила изумрудами, доставшимися мне от матери.

Я сел рядом, она улыбнулась мне, продолжая шить и напевать. Я долго смотрел на нее. Она порой вздыхала. Потом я достал бумаги и вручил их Мариане:

– Вот здесь говорится, что ты являешься полной хозяйкой всего моего состояния, а вот в этой бумаге – что ты имеешь право поступать по своей воле в отсутствие супруга. Храни их как зеницу ока.

Услышав мои слова, они погрустнела:

– Ты уезжаешь?

– Мне надо решить одно мужское дело. Это займет какое-то время.

– Я могу отправиться с тобой.

– Я охотно взял бы тебя, но дело не терпит присутствия женщин. Ты все равно узнаешь о случившемся завтра, лучше скажу тебе сам: ночью мне придется убить одного человека.

Она вскрикнула и бросилась мне на грудь. Она рыдала и просила меня отказаться от задуманного.

– Этот человек жестоко меня оскорбил.

– Но разве ты не можешь его простить? Ты должен, должен, Хуан! Господь велит нам прощать!

– А если бы оскорбление касалось тебя?

– Я прощаю его!

– У тебя великодушное сердце, но я, если не убью его, не смогу смотреть в глаза людям.

– Ну и что? Зато ты не опустишь глаз перед Господом.

– Мне предстоит жить среди людей.

– Разве можно жить, когда тебя преследуют муки совести?

– Пока преследовать меня будут альгвасилы, это наверное. Поэтому мне надобно скрыться.

– Я умру без тебя!

– Я всегда буду рядом. Каждую ночь стану кружить вокруг твоего сердца, и ты почувствуешь это, клянусь. И однажды мои руки разбудят тебя.

Она продолжала обнимать и целовать меня. Мне было горько расставаться с ней. Но я понимал, что ее отчаяние сильнее моего и что ни слезы, ни ласки, ни слова не могут до конца выразить его. Сам не знаю зачем, я увлек ее к постели, и тут мне открылось: два существа могут соединиться, не стремясь к наслаждению, когда им дано вместе пережить нечто, чего словами не передашь.

Мы поужинали вдвоем, в молчании. Потом она проводила меня до порога. Я выслушал ее последние наставления, и, когда мы прощались, она не проронила ни слезы. Уже спустилась ночь, на улице было совсем темно.

– Ступай и молись за меня.

Я еще раз поцеловал ее и закрыл за собой дверь. Лепорелло дожидался неподалеку. Я прислушался – и до меня донесся плач Марианы.

– Если Господь и сотворил что-то хорошее, люди это сумели испортить, – сказал я Лепорелло.

– Что я не устаю повторять, сеньор.

– Ты хочешь сказать – я украл твою мысль?

– Да нет. Я только подумал, что тут наши взгляды сходятся. Мы, люди, способны сгноить даже соль.

– Но умеем и очистить ее, не забывай. Всего несколько дней назад эта женщина с отвращением продавала себя за несколько монет и ожидала ужасной и отчаянной смерти. Сегодня она несет в себе любовь и готова к добродетельной жизни. Если однажды Господь спросит у меня, сделал ли я что-нибудь хорошее в жизни, я смогу указать ему на эту благородную душу, на чистую и прозрачную душу Марианы.

– Я бы поостерегся так уж крепко поручаться.

– Разве у тебя есть сомнения?

– Это не более как диалектическая осторожность, сеньор. Всегда следует делать допуск на погрешность в расчетах. Хотя я-то уверен, что благодаря вам Мариана преобразилась… Довольно взглянуть на нее. К тому же вы ее, как говорится, обеспечили. С деньгами-то куда как проще сносить добродетельную жизнь.

Я не нашелся с ответом. Мы молча дошли до тайного игорного дома, где меня уже поджидал Командор.

– Следуй за нами, когда мы отсюда выйдем. Заметишь, что мы куда-нибудь заходим, стой снаружи. А сообразивши, что дело сделано, беги за лошадьми и жди меня перед домом Командора.

Дон Гонсало сидел в едва освещенном углу залы и попивал холодное вино. Он протянул мне навстречу руки с наигранной и нелепой радостью, потом усадил рядом и велел принести вина и для меня.

– В таких случаях полезно немного выпить. Но не теряя головы, а чтобы воспарить духом и не бояться риска. А деньги при тебе?

Я позвенел дукатами в кошеле.

– Золото! Ты взял золото?

– Золото показалось мне уместней серебра. Каков металл, таков и человек.

– Ну-ка, дай мне его потрогать. – Он высыпал содержимое кошеля на стол, и руки его перебирали и ласкали дукаты, словно то было женское тело. Теперь он больше ничего кругом не видел. – И у тебя осталось еще много таких монет?

– Целый сундук.

– Хватит, чтобы купить всю Испанию! И чего тебе вздумалось жениться? С такими деньжищами ты не знал бы отказа от самых красивых женщин Севильи! В нынешние времена все продается и покупается, так зачем жениться тому, кто может женщин покупать? Супружество, оно для бедных.

– Что