Берлин, выделил комнату в квартире, кормил, поил и снабжал всем необходимым. А еще он одолжил ему десять тысяч евро, которые пошли на погашение части долга в Польше. Друг должен был закончить курс немецкого языка, освоить бухгалтерию, начать работать в местной компании и вернуть долг.

Искра считал, что так нужно, потому что это ведь дружба, столько совместно проведенных лет. Год занятий немецким не принес его другу успехов, и языковый курс пришлось прервать. Из школы бухгалтерского учета его отчислили, работу он не искал, однако комнату в квартире Эмилии и Искры покидать не спешил.

В июне, в ночь на Ивана Купалу три года назад Искра вернулся измученный из Дублина. Этой ночью его возлюбленная Эмилия сообщила ему, что она разлюбила его и с некоторых пор любит его друга, а друг любит ее. Другу ничего не оставалось, как подтвердить это. Остаток ночи Искра провел в соседнем баре, упившись до потери сознания. Когда он вернулся на следующий вечер, он не смог войти в свой дом. Ключ не подходил, успели сменить замок. Ни битье ногами в дверь, ни крики – ничего не помогало. Вызванная соседями полиция только составила протокол. Вот, еще один пьяный полячишка буянит.

Искра вернулся в кабак и провел в нем еще одну ночь. Разговоры с Эмилией ничего не дали. Впрочем, это были даже не разговоры, как рассказывал мне Искра. А скорее, претензии и оскорбления, бросаемые от ненависти, горя и отчаяния. Оказалось, что знавшая его достаточно хорошо и предполагавшая его реакцию Эмилия все это разыграла. Вскоре она сменила номер телефона, как и его друг, а по совместительству любовник его жены.

Искра снял себе номер в дешевой гостинице в нескольких кварталах от своей квартиры. Две недели в разное время дня и ночи приходил к дому, чтобы повидать детей. Не повидал. Эмилия вывезла детей к матери друга, где они жили до середины декабря.

Принимал только короткие заказы, не ездил дальше Франкфурта или Гамбурга. Он хотел быть как можно ближе к месту, где постоянно находились его дети и жена. Вскоре после этого он нарвался под Берлином на проверку трезвости водителей. Искра в тот день выдохнул в трубочку почти два промилле. У него отобрали права. В Берлин он вернулся на поезде.

В отеле его ждало официальное письмо: налоговая служба, потребовали оплатить задолженность за первый квартал. За два дня до этого он получил письмо от адвоката, которую наняла Эмилия. Адвокат угрожала судом и требовала алименты не для детей, а для жены, которая якобы не может устроиться на оплачиваемую работу из-за опеки над несовершеннолетними. Алименты на детей, с которыми он был разлучен и не виделся уже почти полгода, он платил исправно. Это в основном потому, что, несмотря на подавлявшую его депрессию, он все еще работал. Кроме того, он должен был платить за номер в отеле и чтобы оставалось на сигареты и алкоголь, потому что выжить без стимуляторов ему не представлялось возможным. Нужна водка, чтобы на несколько часов отодвинуть от себя отчаяние, залить горячую жажду мести, забыть о тоске, одурманить себя и, наконец, заснуть.

Эти почти два промилле в его дыхании – как говорил Искра, – «неметаболизированный алкоголь той самой ночи, потому что печень при постоянном употреблении уже не справлялась, ей нужно было больше времени». А потом добавил: «Если бы немцы устроили эту облаву на стоянке под Гамбургом, я, может, тоже стал бы бездомным, но никогда бы вы меня не встретили. А я вас».

Ему просто не повезло, потому что они устроили облаву прямо за Берлином.

Так он думал тогда. Сегодня ему за эти мысли стыдно. Сегодня он уже думает, что там, под Берлином, имело место не фиаско, а огромное счастье. Может не столько его счастье, сколько счастье всех тех, кого он мог бы убить или покалечить, прежде чем удалось бы остановить его грузовик.

Он сломался. Три дня не выходил из комнаты. На четвертый день турецкий владелец напомнил ему, что из его комнаты воняет и что уборщица не может туда попасть, кроме того, у него долги по оплате за два месяца. Если до пятнадцатого декабря не заплатит, в отель больше не войдет. Искра знал, что не заплатит. Турок и так был очень терпелив.

Приближался канун Рождества. Он не мог представить себе этот день без детей.

В ночь на четырнадцатое декабря он упаковал вещи в несколько мешков, бросил в автобус, который у него остался, и поехал в лес у озера Мюггельзее, куда летом возил детей купаться. Это была очень холодная ночь, даже морозная. Проглотил горсть таблеток кетонала, запил водкой, взял лестницу из автобуса и приставил ее к стволу дерева, забрался, перебросил веревку через сук, завязал узел на шее. Дрожал от холода и от страха. Сделал еще один глоток водки из бутылки. Все ждал, когда его как следует возьмет алкоголь. Сразу после этого хотел выбить из-под себя лестницу. Руки коченели. Ему вспомнилась засыпанная снегом дорога, по которой он ходил в школу. И голос матери, кричащей за ним из дома, чтобы он немедленно вернулся за перчатками. Он оторвал веревку от шеи, соскользнул по ступенькам лестницы и упал на твердую землю, разбив бутылку. Потом залез в автобус, нашел рабочие рукавицы и надел их.

Рвать его начало уже по дороге. Он не терял сознания ни на минуту. Когда подъезжал к своему блоку, локтем давил на клаксон. Открыл дверь автобуса и упал на газон, поднялся, встал на колени, его рвало, когда к нему подбежали люди, среди которых он узнал Эмилию. В оранжевом халате она снимала его на мобильник. Потом он вернулся в машину.

Он не смог объяснить, почему тогда поехал на железнодорожную станцию «Зоологический сад». В сущности, ему случалось бывать там только раз в жизни, когда встречал приехавшего на поезде в Берлин своего единственного друга. Что делал на вокзале всю ночь – не помнил, где припарковал свой автобус – тоже не помнил. Утром проснулся на полу в подземном переходе. На руках перчатки, шея в кровоподтеках после неудачной, слава богу, попытки… и весь дрожал от холода. На дне картонной кофейной кружки нашел несколько монет, только вот кружка была не его – кофе не покупал, не пил и кружку перед собой не ставил.

Пришлось потом как-то организовывать свою бездомную жизнь. В контейнере Красного Креста на площади рядом со станцией нашел шерстяное