время и приковал к себе взгляды всех присутствующих. А вид был комичным, потому что куратор оказался коротконогим лысым толстяком с одутловатым лицом. Едва доставал блондинке-хостесс на высоких каблуках до плеча. Алекс, не отдавая микрофона, начал хлопать, что было сигналом для остальных. Раздались громкие аплодисменты. Это, должно быть, поразило эго куратора, потому что во время марша, который напомнил о полонезе на выпускном вечере, он приветствовал собравшихся кивками во все стороны. Она отметила, что хихикающие Алекс и Карина наслаждаются этим, в то время как куратор явно чувствовал себя знаменитостью, купающейся во всеобщем обожании. Все походило на тонко спланированную, изощренную месть Алекса куратору.

Когда аплодисменты стихли, хостесс проводила куратора к импровизированному столу и, поклонившись кавалеру, отпустила его руку. В тот момент Алекс начал презентацию «нашей команды, лучших специалистов своего дела, которые своими знаниями, мастерством, трудолюбием и кропотливой работой вернут былое великолепие этому замечательному зданию, в котором мы сейчас находимся». Она даже не подозревала, что банкир Алекс способен на такое красноречие – без пустословия, зато со вкусом и юмором.

Каждого представляли по имени и фамилии. Сначала он вызвал шесть женщин, а потом шесть мужчин, рассказал двенадцать разных биографий. В каждой из этих историй были и восхищение, и благодарность, но без лести и без вычурных комплиментов. Каждый раз с крупицей иронии.

Она испытала своего рода восторг, когда, стоя перед всеми, в какой-то момент услышала: «Надя – дочь трагически погибшего польского архитектора, оставившего после себя в Гамбурге десяток проектов, которые изучают в институтах, в том числе и в Политехническом университете в Швейцарии. Может быть, именно поэтому Надя так внимательно смотрит на камни и так нежно прикасается к ним…»

Восемь человек приехали в Мюнхен из Польши. Только она была из Познани, остальные из Торуни, Вроцлава и Гданьска. Помимо поляков, в команде были полненькая, в очках, Мелания из Любека, Анника, худенькая блондинка из Таллина, настоящий мачо Карлос из Барселоны и кудрявая Зорая из Боготы. Зораю вел черный лабрадор – собака-поводырь. Они знали, что в их команде будет студентка из Колумбии, которой Алекс учредил стипендию, а о том, что она слепая, не имели понятия.

Алекс закончил презентацию, спрыгнул с мешков цемента на пол, и, обнимая Карину, помог ей спуститься с поддона. Та быстро подошла к стоящей в стороне молчаливой группке молодых мужчин в слишком больших синих костюмах и вывела их на середину зала. Она стояла с микрофоном в руке и поочередно говорила на английском и немецком языках:

– В прошлом году я хорошо потрудилась. Мне удалось установить, что в университетах и политехнических институтах одного только Мюнхена работает восемнадцать профессоров из Сирии, в основном специалистов по точным наукам. Более ста двадцати врачей из Сирии заняты в мюнхенских больницах, клиниках и частных медицинских кабинетах. В начальных школах и гимназиях работают двести двадцать сирийских учителей. Математиков, физиков, химиков, биологов, но также историков и богословов. Восемь архитектурных бюро в Мюнхене принадлежат гражданам Сирии. Но мне не удалось найти ни одной сирийки, ни одного сирийца, из живущих в Мюнхене, кто был бы специалистом по реновации памятников. Поэтому год назад компания моего мужа Александра и моя решила это изменить и начать обучать реставраторов, которые сегодня являются беженцами, но через какое-то время, возможно, вернутся в свой родной Алеппо и будут спасать то, что можно еще спасти. Я рада сообщить вам, – сказала она, – что к нашей команде сегодня присоединились пять молодых коллег из Сирии, которых я хотела бы сердечно поприветствовать.

Она по очереди называла имена и фамилии. Каждый названный мужчина выходил из группы и кивком головы приветствовал собравшихся.

– Наши сирийские коллеги начали работать над этим проектом задолго до вас всех. Разве что за исключением Нади Погребны, которая по другим причинам работала над ним так же долго, как и мы. Для сирийских коллег этот проект начался уже год назад, когда они поступили на курсы немецкого в известном Институте Гете, здесь, в Мюнхене. Наша компания финансировала этот курс в полном объеме. После года все говорят свободно по-немецки, а Камаль говорит даже лучше, чем мой муж. Но это не так трудно, потому что, как вы знаете, Алекс – швейцарец…

В зале раздался громкий смех и аплодисменты. Когда наступила тишина, Карина продолжила:

– Но работать с нами они будут уже с сегодняшнего дня. Они начнут с самых простых заданий, так же, как я и вы. Будут носить мешки с цементом, воду в ведрах, возводить леса. А теперь приглашаем всех к уже построенным лесам, – воскликнула она, указывая рукой в сторону официанта в смокинге.

Карина осталась в центре зала с сирийцами, что-то им объясняя. Она жестикулировала, улыбалась, в какой-то момент нежно потрепала каждого по щеке. Вскоре рядом с ней появился Алекс. Он поцеловал ее в лоб и крепко обнял.

Глядя на них, Надя вспомнила их первую встречу.

Это было в приюте в Кигали. Чернокожая няня проводила ее в душную палату на первом этаже. С бетонного потолка свисали деревянные вентиляторы. На каменном полу, покрытом зелеными военными карематами, сидела белокожая женщина. Спиной к ней сидел белокожий мужчина со светлыми растрепанными волосами. К шее мужчины по обе стороны его головы прилипли два маленьких улыбающихся негритенка. Женщина читала вслух книгу, вокруг нее собралась кучка детей. Когда она подошла к паре, мужчина спросил по-английски, не Надя ли ее зовут и не хочет ли она выпить лимонада. Впрочем, слово лимонад о сказал не по-английски, а по-польски: «Lemoniada?». Все дети как по команде воскликнули хором: да! Они кричали не на своем языке, киньяруанда, а на польском. Она помнит это как сегодня.

Все именно так и было. Она помнит прорезанные тонкими красными жилками большие белки глаз этих детей. Она также помнит уставленные в нее темно-коричневые зрачки. Этого оглушительного крика радости и польского «да» тоже никогда не забудет.

Не случайно Алекс предложил лимонад. Для тех малышей самая обычная вода с сахаром и лимоном была настоящей роскошью, пожалуй, первой, какую они увидели в своей жизни. И вдруг входит какая-то uwo mukobwa[28] с волосами странного цвета спелых колосьев пшеницы, и первое, что они слышат при ее появлении, – это волшебное слово. Алекс лучше придумать не мог. Она сразу стала в приюте в Кигали – совсем невольно – той uwo mukobwa, которая приносит радость. И когда я смотрела на нее и на него, а они стояли, обнявшись, общаясь с этими ребятами из Алеппо, то подумала, что Карина и Алекс и по сей