знаю, ты приезжаешь в аэропорт как минимум за два часа до отлета.

Кстати, относительно аэропортов. Ни папа, ни я не понимаем, почему ты всегда хочешь быть в них одна. Может, когда-нибудь расскажешь нам. Если это не какая-то тайна. Не могу представить, чтобы моя Надя не провожала меня в аэропорту. Для меня это было бы самой странной из всех возможных странностей.

Хорошего полета. Безопасного. Без приключений. Завидую тебе: ты уже сегодня увидишь Манхэттен. Единственное место в Штатах, где я мог бы жить, – это Нью-Йорк. Потому что это не американский город в Америке. И учиться я тоже хотел бы там. Мечты, мечты. Причем, очень дорогие. Может быть, после бакалавриата…

А когда ты приземлишься и обустроишься, пожалуйста, вспомни, что тогда на балконе, когда мы пили виски, у меня с собой была книга. Помню, в названии было слово «Одиночество». Такая коричневая обложка. Там парень целует блондинку. Не могу найти ее, а мне очень нужно ее прочитать.

И может быть, позвонишь папе, ладно? И пиши иногда, как там у тебя дела.

Позвони ему. И напиши ему. Мне можешь не писать, потому что папа мне расскажет, что ты звонила или писала. Он все расскажет. Ничего не пропустит. Потому что для него это событие, когда жена звонит ему из командировки. Доставляй ему хотя бы иногда такие эмоции. Пожалуйста.

У тебя хороший муж, а у меня – отец.

Целую Тебя,

Якуб

Когда он вышел на улицу, моросило и дул холодный ветер. На скамейке под навесом трамвайной остановки он заметил мужика в полосатой майке и еще пару типов, завсегдатаев винного отдела в супермаркете. Один из них прижимал к себе коричневого тощего пса, обернув того спортивной фуфайкой.

В трамвае он открыл ноутбук и еще раз прочитал письмо от Нади. Она так умела описать мир, что этот мир вставал перед его взором во всем своем многоцветье, он слышал все его звуки и даже чувствовал его запах. Бумажные письма, с которыми еще недавно она бегала к почтовому ящику и которые, преодолев несколько улиц, попадали к нему, были полны такими же яркими историями, хотя касались самой что ни на есть повседневной жизни.

На кухне на столе он нашел листок.

Узнал почерк отца.

«Мамин рассольник, к сожалению, закончился. Виноват, сам тоже очень его люблю. Я приготовил для нас щи. Найдешь в кастрюле на плите».

Улыбнулся, подошел к двери спальни, приложил ухо и услышал храп. Спустился в булочную, купил булочки, а потом – уже в супермаркете – бекон, яйца и помидоры. Отец любил яичницу с беконом, и обязательно с помидорами.

Он постучал в дверь спальни, приоткрыл, просунул голову и подошел к кровати. Аккуратно потрепал руку отца, а тот поднял голову и некоторое время смотрел на него, не понимая, что происходит.

– Папа, если яичницу с помидорами ты любишь горячую, то у тебя есть пять минут, потому что я начинаю жарить, – сказал он, улыбаясь. – Я оставил тебе кофе на ночном столике, – добавил он, выходя из спальни.

Он уже не помнил, когда они в последний раз завтракали вместе. А вдвоем так, наверное, никогда. Прежде чем он начал проводить выходные у Нади, воскресные завтраки были своего рода ритуалом в их доме. Мать очень заботилась о том, чтобы воскресное утро начиналось семейным завтраком и беседой. Он тоже старался так возвращаться с субботних вечеринок, чтобы успеть на завтрак.

Отец позвонил в компанию и попросил отменить все утренние встречи. Мужчины соблюли семейную традицию: за завтраком отец расспрашивал его о Наде – чем она сейчас занимается, где остановилась, как себя чувствует, когда возвращается. Оказалось, что здание Президиума в Мюнхене было ему знакомо. Потом вспоминали монастырь и настоятельницу Агнешку. На момент Якуб отвлекся от беседы и достал телефон.

– Мама улетает через полчаса. На чем это мы остановились?

Он остался в доме до позднего вечера, отвечал на письма, собрал кое-что из одежды, которую задумал перевезти в Надин дом. Впервые за два месяца навел порядок в своей комнате, на что у него ушло более часа. В какое-то мгновение ему даже захотелось сфотографировать помещение, приведенное в идеальный порядок, и послать эту фотографию маме, которая бесконечное количество раз просила его, чтобы он «обуздал этот хаос, напоминающий нору силлогомана[30]». Но в итоге не сделал этого, почувствовав себя в этом помещении как-то странно и неуютно и предвидя, что его больше, чем немцы, сдвинутая на чистоте мама сможет использовать это фото как укор – «ведь можешь, когда захочешь, вот так надо и всегда».

Навел порядок на столе вокруг монитора, после чего начал сортировать лежавшие там книги, документы, блокноты, журналы и газеты. В самом низу, под кипой бумаг он увидел знакомую обложку. Как книга попала туда, объяснить не мог. Ведь не был же он в ту ночь настолько пьян, чтобы не помнить, что происходило, когда с балкона вернулся в свою комнату. И уж наверняка не стал бы он запихивать книгу под низ этой груды бумаг, если мог просто положить ее сверху.

Он вернулся на кухню, сел с чашкой кофе и начал читать. Внешне книжка выглядела точно так же, как и сотни других из продаваемого на уличных развалах букинистического барахла, которое сносят продавцам, когда чистят квартиры от хлама. Читаная-перечитанная, далеко не первой свежести, много страниц в ней имели пометки на полях. Он узнал почерк Нади. Много подчеркиваний карандашом или желтым фломастером. Некоторые страницы были заляпаны краской – неужели даже на работе с ней не расставалась?

Отхлебнул кофе. Начал читать.

@16

ОНА: Первая неделя в здании Президиума была очень напряженной. Начинали в восемь утра. В полдень у них был часовой перерыв на обед. Одни возвращались в отель, другие с бутербродами и термосами сидели на скамейках или газонах, кто-то шел в ближайшие бары или рестораны. Работу заканчивали в разное время. Здесь Карина давала людям полную свободу, однако запретила работать больше тридцати девяти часов в неделю, потому что этого требовал договор с немецкими профсоюзами. А еще была просьба не находиться на территории Президиума после девяти вечера. Ни в коем случае им нельзя было работать в воскресенье, а если была необходимость выйти в субботу, то только по специальному разрешению от Карины и Алекса.

Первые три дня она работала «на камнях» примерно до трех. Потом возвращалась в комнату и расписывала калькуляции. Карина уверяла, что эти