— Я прослежу за тем, чтобы ты получила то, чего желаешь.

Я отодвигаю подальше свою ненависть к Лоркану и мысленно передаю ему признание, которое я выбила у Эпонины.

«Ксема Росси прячет Мириам».

Я не ожидаю ответа в духе «Молодец, птичка!», но я надеюсь получить от него хоть что-то. Например: «Я отправлю своих птиц, чтобы проверить её заявление». И когда никакой ответ не проникает мне в голову, я понимаю, что его здесь, должно быть, вообще нет, и… какое-то странное чувство начинает разъедать мою радость.

— Ты останешься на обед теперь, когда получила то, зачем пришла? — вопрос Эпонины заставляет меня отвлечься от мыслей о Лоре.

Я призываю всю свою радость, которую я больше не испытываю, хотя, как она сказала, я получила то, зачем пришла. И почему радость так мимолетна?

— Мне ничего бы так не хотелось, как пообедать с будущей королевой, если, конечно, вышеупомянутая королева всё ещё желает разделить со мной трапезу.

Её рот расплывается в улыбке.

— Поворачивай направо!

Мой лоб хмурится, потому что, если мы повернём направо, то попадём в Тарелексо.

— Я хочу посмотреть на то, как живёт другая половина Люса. Где ты жила.

Я напрочь забываю про свой стыд и раздражительность, потому что я не была у себя дома с тех пор, как Данте пообещал мне восстановить его.

Но сделал ли он это?

И что будет со мной при виде моего дома, если это не так?

ГЛАВА 42

Несмотря на то, что большая часть лица Эпонины скрыта под маской, от меня не укрывается то, как её губы начинают слегка кривиться, когда мы углубляемся в воды Тарелексо, где дома стоят гораздо плотнее, прижимаясь друг к другу словно уставшие дети.

— Ты первый раз в Тарелексо? — спрашивает Сибилла у принцессы из Неббы.

— Да.

Её ответ меня не удивляет, потому что чистокровные фейри стараются держаться подальше от Тарелексо. Похоже, их острое обоняние не способно справиться с грязной водой в каналах, пронизывающих наши острова.

— Здесь… очень красочно.

Так и есть. Хотя штукатурка на стенах осыпается и выцвела, наши дома напоминают палитру художника. Когда я следую за траекторией её взгляда, я понимаю, что она говорит о постиранном белье, которое колышется на лёгком ветру.

В отличие от богатых и остроухих, у нас нет воздушных фейри, которые могли бы сушить наше бельё. Не говоря уже о том, что нам… то есть полуросликам, всё ещё запрещено использовать магию. Понимание того, что я всё ещё идентифицирую себя с ними, поражает меня.

— Ты сильно скучаешь по своему району?

Эпонина поглаживает ножку бокала, который она просила наполнить уже такое количество раз, что Таво вылил туда целых три кувшина.

— Если быть совсем честной, то нет. Но я скучаю по здешним людям. Я скучаю по бабушке и маме. Которые меня вырастили, а не тем… другим.

— Конечно.

Она стучит по бокалу чёрным ногтем, накрашенным в цвет её помады.

— Мой бокал-л оп-пять опустел.

Сиб смотрит на меня округлившимися глазами, которые говорят: «Печень этой женщины, должно быть, отлита из металла». А, может быть, её взгляд говорит: «Ты меня простила?»

Когда Таво наполняет бокал Эпонины, взгляд его янтарных глаз останавливается на мне.

— Змеям тоже надо ещё вина?

— Прошу прощения?

— Я заметил, что большая часть твоего вина оказывается за бортом.

— Потому что гондола качается, а я предпочитаю пролить вино в Марелюс, чем себе на колени и испачкать это прекрасное платье. Жизнь в Тарекуори сделала меня более изысканной.

Не в силах сдержаться, Сибилла фыркает.

— Я согласна.

Эпонина убирает с лица чёрные пряди своего парика.

— Диотто, этот гондольер ужасен. Я хочу, чтобы его заменили на обратном пути через канал.

— Это не… — я начинаю жевать губу. — Змеи совсем не облегчают его работу, Маэцца.

— У каждой работы свои трудности.

Она смотрит на меня в течение пары минут, ничего не говоря, словно предлагая мне возразить ей или продолжить тему.

Но поскольку я присоединилась к ней сегодня вечером не для того, чтобы обсуждать преодоление труностей, я обращаю взор на скученные острова, на которых я выросла. И на паутины трещин на фасадах среди цветущих лиан. Когда мы доезжаем до самого западного острова, я сажусь прямее и хватаюсь за борт лодки.

И хотя я уже много раз хотела пройтись по мостам нашего королевства и проверить, исполнил ли Данте своё обещание, мои охранники-вороны не позволяли мне выходить за пределы Тарекуори с его широкими улицами, которые хорошо просматривались.

Сейчас же, когда мы начинаем проплывать мимо моего маленького голубого дома, я рада, что они держали меня в Тарекуори, потому что я не знаю, как бы я отреагировала, если бы приехала в свой дом раньше.

И хотя свет внутри не горит, луна отражается от разбитых окон, освещает пыльные комнаты и падает на стены, заляпанные красными пятнами. То немногое, что у меня оставалось от веры в Данте, исчезает точно роса под палящим солнцем.

Когда гондола заворачивает и нам открывается та часть моего дома, что смотрит на Ракс, Ифа шипит, а я отчаянно впиваюсь в борт и ожидаю, что он вот-вот треснет, но я не сверхчеловек. Пока нет. Единственное, что трескается, это моё самообладание, когда мерзкие слова, написанные чёрным цветом рядом с плетью глицинии, встают у меня перед глазами.

— Алая шлюха, — медленно читает Эпонина. — Это твой дом, Катриона?

Её милый тон голоса заставляет молчаливую куртизанку вздрогнуть.

— Мой, — бормочу я сквозь сжатые зубы. — Данте обещал его восстановить.

На лице Таво появляется ухмылка.

— Мы всё ещё пытаемся найти виновных. Он хочет преподать им урок. А ещё он предпочитает не залезать в сундуки королевства, чтобы избежать потока попрошаек.

У меня появляется желание припомнить ему его физические недостатки. И только прикосновение чего-то скользкого и твёрдого к моей руке, а ещё глаза цвета оникса, смотрящие на меня с ярко-розовой морды, подавляют мой гнев. Я расслабляю пальцы и провожу ими по рогу Минимуса, после чего касаюсь костяшками пальцев нежной щеки моего зверя.

Его веки закрываются, и он начинает вибрировать от удовольствия и махать хвостом, забрызгивая Ифу и Сиб маслянистой водой из канала. Но если моя подруга-ворон не реагирует, Сиб морщит свой вздернутый носик, ворчит «фу!» и достаёт из своего декольте водоросли.

Я может и рассмеялась бы, если бы не злилась на неё за то, что она держала от меня секреты.

— Не знала, что я стану членом такой нищей семьи, — говорит Эпонина. — Небба будет более чем счастлива заплатить