Шрифт:
Закладка:
Как в нумах очаг находился в самой средине, точно так и в хижине для огня; он представлял собой или известной глубины яму, круглую, может быть, и четырехугольную, или он устраивался на ровной земле, или же на некотором возвышении. Судя по слову ara[86], употребленному Длугошем (и Гваньини) для означения такого именно очага в Вильне и при Невяже, предполагаем, что как в одном, так и в другом месте очаг этот был устроен на известном возвышении, вероятно, из камней. На этом очаге находилось углубление – foculus. К этому мнению приводит нас аналогия с нумой, где для сбережения огня было устроено углубление, а также и слова Длугоша, что когда по погашении священного огня при Невяже король Владислав узнал, что жмудины намерены по уходе короля восстановить вечный огонь из тлеющих угольев, то повелел воинам принести воды из Невяжи и «focum locumque ignis profani aquarum multitudine usque ad os complui et inebriari». Если locus ignis означает все место внутри хижины, то focus только имеет свое настоящее значение очага. Если же locus ignis означает место, занимаемое огнем, т. е. очаг, a focus не есть плеоназм, то focus здесь употреблено в значении foculus, т. е. углубление на самом жертвеннике. Основываясь на главном назначении этого foculus, на сбережении огня на более долгое время, равно как и на аналогии хижины для огня с нумой, мне кажется последнее объяснение более правдоподобным.
Огонь на очаге раскладывался из дубовых или березовых дров. Так как везде, где только зажигали священные, обрядовые огни, как, например, «Собутки» (Johannisfeuer) и т. п., их добывали посредством трения, положим, двух полен (а в Пруссии такие огни хорошо были известны[87], то мы с уверенностью можем утверждать, что прорицательный, святой огонь, посредством которого божества извещали свою волю, зажигали точно таким же образом. Кроме того, мы имеем неопровержимые свидетельства у Геннебергера[88] и Преториуса (р. 19/20), хотя сравнительно и позднейших времен. «Существуют, – пишет последний, – известного рода дубы, которые весьма легко зажигаются. Дерево этих дубов, как мне рассказывал какой-то старик из Надровии, употребляли вайделоты для разложения нового священного огня в случае, если бы старый случайно погас. Это они производили таким образом, что серыми, но никак не красными, полевыми камнями били дрова, предназначенные для трения, до тех пор, пока они не становились теплыми, а затем терли одно о другое, пока не загорались. Наткнуться на такого рода дуб (в его еще времена, т. е. XVII веке) считалось большим счастьем». Священный огонь, кажется, называли szventugnis, szventugnele (название Gabija невероятно). Гваньини называет его по-литовски Znicz: «Imprimisque ignem (quern sua lingua Znicz, ut rem sacram appellabant) cultu divino prosequebantur», a Стрыйковский пишет: «Там приносили жертвы своим богам, там же неустанно поддерживали вечный огонь, который называли Znic» (sic).
Литовские слова приведены в неправильной форме, так как окончаний cz(ъ), с(ц) в литовском языке нет; по-моему, должно быть Zinicze, Жиниче, значение которого только может быть «место узнавания (воли богов), прорицалище» и которое затем могло быть перенесено на огонь, горевший в этой местности.
Поддерживать неугасимый огонь лежало на обязанности установленного с этой целью жреца или жрецов.
Одни авторы упоминают об одном жреце, другие о жрецах. Дусбург говорит об одном жреце в надровском Ромове, криве, власть которого наподобие папской простиралась будто бы на все литовские области и на соседние нелитовские племена. Притом, не прочитав внимательно слова Дусбурга, толкуют, будто бы криве было названием высшей иерархической должности. Между тем мы старались уже доказать, что криве не название должности, а собственное имя, и в данном случае имя последнего жреца огня в Надровии, а затем что он никогда не имел столь обширной власти.
Если бы мы на основании того, что жрецы, упомянутые в договоре 1249 года, обладали одним и тем же общим с криве атрибутом видения душ умерших, считали себя вправе сделать общее заключение, то мы могли бы утвердить, что обозначенные там Tulisunes и Ligasunes (ед. ч. Tulisu, Ligasu) были, так сказать, должностные названия жрецов в Вармии, Помезании и Натангии, употребляемые одно в одной, другое в другой области. Делать более точное заключение источник не дозволяет, а относительно числа не имеется в нем никаких указаний.
Длугош в описании Литвы, сообщая общие сведения о литовских божествах, говорит, что главным божеством считался Огонь: «Ignis… qui per sacerdotes… nocte atque interdiu adolebatur…» (ed Przezd. T. III (Т. XII), p. 465 sq). Это место для определения числа жрецов неубедительно, потому что можно еще его понимать в том смысле, что у каждого огня было по одному жрецу, т. е. огонь поддерживался жрецами. Сравнивая же литовские божества с римскими, он говорит об одном только жреце: «…tenendo ignem… a sacerdote custoditum…» (Ib., p. 473). И там, где указывает на определенные местности, в которых горел вечный огонь, он употребляет Sacerdos в Sing. «Ignem… in Vilnensi civitate… a sacerdote eorum, qui Zincz appellabatur… extingui… disposuit» (Dług. Lib. X ed. Przezd. T. III (Т. XII), p. 465–467). В описании же Жмуди: «Ignem… qui in montis altissimi jugo super fluvium Nyewyasza sito… a sacrorum sacerdote alebatur» (Lib. XI, ed Przezd. Т. XIII, 159–163). Следует, однако ж, заметить, что в последнем месте за sacerdote читается также вариант sacerdotibus.
Таким образом, из слов Длугоша нельзя вывести определенных заключений о числе жрецов.
Точнее выражается Иероним Пражский. Он, описывая одну местность, один священный огонь, говорит определенно о жрецах этого одного огня во множественном числе: «Sacerdotes templi materiam, ne deficeret, ministrabant». Здесь нельзя сомневаться относительно их числа. Гваньини же – не знаем, по какому
