крестного хода вливались новые живые ручейки, полня его русло. Тут шли старики-фронтовики, ветераны самой лютой войны. Хоть версту, хоть до того вон поворота, докуда хватит ещё сил. Стучали костылями мужики-«афганцы», и парни, которые горели на таджикской границе, в Чечне, в Дагестане. Шли, глухо скрипя протезами и стуча палками-подпорками, ветераны Даманского, чехословацкого противостояния, вьетнамские и ангольские добровольцы… Много их было на последнем русском веку воинов, кто по приказу или голосу совести брал в руки оружие. Вот это и был воистину народный фронт – не чета лукавому спектаклю, который затеяли идеологи власти.

На каком-то рубеже этот ход был остановлен. Шествие, благословлённое епархией, показалось подозрительным стражам порядка. Дорогу перегородили полицейскими уазиками и КамАЗами. А КамАЗы-то оказались не простые, а «воронки». В такой стоймя можно затолкать человек шестьдесят, а то и поболе. Знать, забеспокоилась олигархическая верхушка, коли создала новый общественный транспорт. Так иронизировали остановленные богомольцы.

Подразделение Игоря Смолина, не имея возможности ждать, свернуло на просёлочную дорогу. Так было оговорено приказом. Каково же было удивление бойцов, когда, сделав изрядный крюк, они вновь вышли на магистральный путь и оказались в арьергарде того же крестного хода. Препятствие, которое поставила наёмная сила, не остановило его. Крестный ход, как живая вода, обтёк валун. Да и то! Где подневольным служакам сдержать корневую народную веру и волю! Тем более такую, наполненную силой и энергетикой многих поколений православных русичей.

По-разному встречали крестный ход в городах и весях. Опасливо и отчуждённо отражали хоругви и лики Спаса тонированные окна банков и разных ростовщическо-меняльных контор. В окнах новорусских особняков трепетали жалюзи, в тень бетонных заборов прятались их угрюмые охранники, и даже цепные псы задавливали свою икотную злобу при явлении полноводного хода. Зато народ, простой деревенский и городской люд встречал крестный ход поклонами и крестными знамениями.

Бойцы подразделения, которое вёл сержант Смолин, обратили внимание на новую архитектуру. Большие и даже средние города и городки полосовали долгие тени. То застили Божье солнце небоскрёбы. Новые нувориши стали там и сям возводить на территории России свои сторожевые башни – капища золотого тельца. А для возведения этих сторожевых вышек привлекались гастарбайтеры, в основном приезжие из Средней Азии – числом поболее, оплатой поменее. Это были дальние потомки выходцев из Месопотамии, которые во времена оны возводили Вавилонскую башню. Башня та, как известно, рухнула, обратившись в строительный мусор и прах. Однако урок давний, как видно, не пошёл впрок ни наследникам безумных строителей, ни последышам царя Нимврода, который, возомнив себя равным Господу Богу, вознамерился достичь небесных чертогов и заместить Всевышнего.

Один из таких небоскрёбышей крестный ход, а за ним подразделение, ведомое сержантом Смолиным, обходили на заре. Гастарбайтеры, ночевавшие прямо на этажах высотки, сыпанули вниз – до того их поразила открывающаяся картина. Впереди шествуют женщины, старики, молодые люди, неся хоругви и иконы, а сзади в белесой облачной дымке плывёт само по себе боевое знамя. Сыпанули дети Востока вниз и разбежались кто куда, и только крановщик остался наверху, потому как за долги и штрафы был прикован к кабине крана.

* * *

Долго ли коротко, но до цели осталось рукой подать. В сизой осенней дымке проступили силуэты Москвы. Здесь, на подступах к столице, подразделение, что вёл сержант Смолин, встретилось с другими ратниками. И тогда открылось, что таких подразделений, сведённых волей двух бородатых генералов, собирается великое множество. Это передалось по цепочке. Одни с Севера, как они, – следом за журавлями. Другие – с Юга, встреч перелётным стаям. Третьи – с восхода, от солнца. Четвёртые – с заката, встреч ему. Крестным путём и в великом множестве.

Где незримо, а где и явственно ратники обтекали столичные предместья, пересекали МКАД, Садовое кольцо. Одни встали на семи холмах, иные устремились к центру. Среди таких было и подразделение сержанта Смолина.

И вот они – на краю Красной площади. За спиной собор Василия Блаженного. Слева Кремлёвская стена и Спасская башня. Справа Лобное место, давно не используемое. Против – Исторический музей, куда российская власть не захаживает…

Почему российские правители не учатся на уроках истории? Почему заставляют народ то и дело наступать на те же самые грабли, сберегая при этом свои медные лбы? Почему едва ли не главная их черта – верхоглядство?

Тем, кто стоит на краю Красной площади, есть о чём спросить у новых верховодов и есть за что предъявить счёт их предшественникам.

Игорю Смолину требуется отчёт за бездарный марш на Грозный и кровавую бойню, в которую верхогляды-верховоды бросили русских парней. Память заходится в крике, кружа над тем местом. Вот чадит, догорая, чья-то рука, подле – отсечённая голова. А вокруг враги. Скалятся, глумятся. Бородатый абрек пучит жёлтые глаза. Сними крест, не то хуже будет! Кинжал жалит ярёмную жилу. Струйка щекочет горло. Нет? Тогда разведи руки. И вот он – живой крест, распятие в стылом воздухе. Взмах тяжёлого тесака – и летит в огонь отрубленная рука. Его, Игоря, левая рука – это она без конца пылает в пламени памяти. А следом… Господи, помилуй! Спаси и сохрани! Дай сил снести муки! Троеперстие касается лба и живота… Не успеть… Душа взмывает безмолвной птицей. А крестик? Вот… Крестик, надетый крёстной мамой, как завершение знамения. Рука из разъятой артерии срывает его, но он не пропадает, а падает в ладонь правой руки, и десница Игорева в последний миг сжимается в кулак, оберегая святыню…

Свой спрос и у Степана Бурцева, рядового миротворческого батальона в Южной Осетии. Почему не сработала дальняя разведка? Была ли таковая вообще? И если была, почему не известила, что танки тифлисского шизофреника выдвигаются на исходные позиции? И если известила, почему в верхах не приняли упреждающие меры? Почему тянули с решением? Почему так поздно пришла подмога? И за что грузинская снайперская пуля оборвала его, Стёпки Бурцева, девятнадцатилетнюю жизнь?..

Свой счёт к Москве и у Ростислава Шелега. Донской рыбинспектор, гроза браконьеров, он направлен в дельту Волги, чтобы укротить осетровую мафию. С жуликами никаких компромиссов: вор должен сидеть в тюрьме. Штрафы, посадки, а в ответ угрозы. Противостояние с бандитами, повязанными с Москвой, доходит до предела, пока не доносится команда «Пли!». Отсюда, из столицы, летит подлая команда, и шесть латунных пчёл разрывают навылет казачью грудь. Заплакал на небесах старый казак Фрол. Его кудесные заговоры тут – увы! – бессильны. Не выдерживает удара сердце Таи. И вот уже кладбище, и два гроба. И возле них ополовиненное семейство: близнята Тёма и Тима. И вся жизнь…

Особый