– рабами-чужестранцами, но горя им пришлось хлебнуть сполна… Пятнадцать лет спустя Вентидий Басс разбил парфян под Гиндарой. Вскоре Ород был убит сыном Фрахатом. Став царем Парфии, тот объявил мобилизацию, чтобы поквитаться с Римом, страну залихорадило… До бывших легионеров никому не было дела, поэтому часть из них бежала из Маргианы, перешла Хиндукух и осела в Капише. В жены они взяли бактрийских женщин.

Лицо Маркуса налилось кровью. Он заметно опьянел.

– Да, мой дед римлянин. Но мой отец наполовину бактриец, я – бактриец на три четверти. А что говорить про потомков легионеров из Аравии или Мавретании? Так какой город нам ближе – Рим или Капиша, в которой мы родились? Ты хочешь, чтобы я помог чужому народу, а взамен предлагаешь перебраться в Рим. Чего ради? Что мы там забыли? Мы даже по крови не римляне.

– А чего же вы тогда разговариваете на латыни? – язвительно спросил Куджула. – Деревня ваша похожа на римский военный лагерь, тебя называют «префектом»… Если поискать, у вас и гладиусы с пилумами найдутся.

– А ты поищи, останешься без головы, – рассердился Маркус.

– Не пугай, давно уже мог остаться, только не остался, – примирительно сказал кушан и поменял тему. – Не хотите в Рим, не надо. Сколько у вас земли?

– По-разному, югеров[183] по двадцать. Больше ассакены не разрешают – боятся, сволочи, что разбогатеем.

– Нормально, – заметил Иешуа. – Средний размер семейного участка в Палестине.

– У тебя в Палестине еще и финиковые пальмы растут, и море под боком, где полно рыбы. А у нас только каменистая земля да орехи, – раздраженно ответил префект.

Он все никак не мог успокоиться – начатый гостями разговор задел его за живое.

– Как насчет Кушаншахра? – спросил Куджула. – Я дам вам по пятьдесят югеров на семью в любом месте, где захотите. Можно на берегу Амударьи, если вам рыбы не хватает. Или вдоль Сурхандарьи, там отличные пастбища. А хотите – идите в Хисарские горы, там и дичь, и рыба.

– Ты сначала докажи, что скептух, – буркнул Маркус. – У тебя на лбу не написано.

Куджула вспыхнул. Затем молча сунул руку за ворот туники и достал висевшую на шее массивную золотую цепь с подвеской в виде золотой пластины, инкрустированной бериллами и гранатами. Центр пластины украшал рельефный круг с четырьмя топорами.

– Это тамга нашего рода. Других доказательств у меня нет.

Мельком взглянув на подвеску, префект отвел глаза.

– Зря пришли, – заключил он. – Мы дорожим тем, что у нас есть. Нас и так мало, а будет еще меньше, если начнем впутываться во всякие сомнительные дела… Проводи их, – обратился Маркус к приведшему друзей стражнику, а сам поднялся с места, тяжело опершись на костяшки пальцев.

Префект давал понять, что разговор окончен.

2

Гиацинтии завершались.

Позади остался скорбный день, который эллины Капишы провели на кладбище за городской стеной. Сначала по улицам города прошла траурная процессия. Женщины облачились в черные одежды, а мужчины повязали черные нарукавные повязки. Плакальщицы оглашали воздух стенаниями, скорбя о гибели Гиацинта, любимца Аполлона. Актеры разыграли на агоре сюжет о том, как Гермес сопровождает Гиацинта к Стиксу, чтобы передать его Харону.

Под конец праздничного дня рядом с кладбищем разожгли огромный поминальный костер. Среди величественных гробниц, кумирен богов, а также украшенных простыми надгробиями бедняцких могил родственники и друзья почивших отдавали дань их памяти обильными возлияниями.

Второй и третий день посвятили восхвалению Аполлона Карнея.

Капиша гудела от торжественного многолюдного шествия. На агоре состоялось состязание певцов, потом турнир кифаристов, за которым последовало выступление хоров.

Женщины расхаживали в венках, сплетенных из роз, мирта, сельдерея и плюща, цветастых шелковых вуалях. Юноши из богатых семей гарцевали на украшенных дорогой сбруей конях. Девушки разъезжали в пышно убранных колясках и даже боевых колесницах.

Двери храмов были открыты с самого утра, так что все желающие могли принести жертву любому олимпийцу. Ведь греческая мифология так или иначе связывала Аполлона с другими небожителями: он был сыном Зевса, братом Артемиды и Гермеса, другом Геракла, соперником Ареса…

Официальная часть завершилась обедом для магистратов в доме стратега. Остаток вечера горожане посвятили тройному возлиянию на домашнем ужине: богам, героям, Зевсу Охранителю…

Куджула и Иешуа стояли перед храмом Анахиты-Артемиды, наблюдая, как по ступеням взад-вперед снуют бехдины. Коринфская колоннада древнего диптера посерела от времени. На фризе и стенах белели пятна свежей штукатурки – там, где разрушившийся за столетия камень залатали глиной. Над похожим на рощу мощных эвкалиптов птероном[184] нависала красная черепица крыши.

– Пошли, пока его не закрыли, – сказал кушан, поудобнее перехватывая хурджун с подношениями для поминальной церемонии.

Свободной рукой он подхватил связку поленьев белого тополя для розжига священного огня. Иешуа нес мешок, в котором лежали реликвии вместе с амуницией: арканом Октара, масляной лампой и топором.

Вскоре паломники окунулись в праздничную сутолоку. Торжественный обряд приношения даров Анахите уже закончился. Пробившись сквозь толпу, они остановились возле курильницы. Эрбады расхаживали по храму, собирая пожертвования, а мобады читали проповеди прихожанам.

Иешуа схватил за рукав служителя, который тащил тяжелую урну с монетами.

– Нам бы освятить жертвенное мясо и совершить ритуальное приношение огню, – торопливо сказал он по-бактрийски. – Сегодня третья ночь после смерти дорогого родственника. Мы беспокоимся о том, чтобы его урван[185] благополучно сошел в царство Йимы.

– Что у вас? – спросил тот, не опуская ношу.

– Птицы и дрова, – иудей ткнул пальцем в хурджун.

Куджула сразу же вытащил одну из обезглавленных и ощипанных дроф, а ногой пододвинул связку поленьев.

– Идите вон туда, к кладовой, – эрбад кивнул в сторону опистодома. – Там примут дары и запишут имя умершего. Сейчас все заняты, сами видите, какой сегодня наплыв мирян…

Отвернувшись, пошел дальше.

Иешуа на мгновение задержался, рассматривая бронзовую статую Анахиты. Матерь знания и дочь могучего Ахурамазды возвышалась над ним, сжимая ладонями передние лапы карабкающихся по ее бедрам львов. «Незапятнанную» украшала покрытая самоцветами и золотыми бляшками шелковая мантия, на шее блестело ожерелье, а на голове искрилась диадема.

Обогнув утопающий в цветах пьедестал, лазутчики увидели приоткрытую дверь кладовой. Осторожно зашли внутрь, огляделись – никого.

– Давай сюда, – шепнул Куджула.

Друзья скользнули за наваленные у стены вязанки хвороста, бросив дары на полу…

После того, как последние посетители покинули храм, привратник запер дверь. Засунув ключ за пояс, он торопливо направился к флигелю, чтобы, наконец, насладиться кувшином ячменного пива под копченого жереха.

Вскоре к храму, кутаясь в гиматий, подошел невысокий лысый мужчина. К нему тотчас подскочил нищий в лохмотьях.

– Где они? – спросил Агенор вполголоса.

– Зашли, но не вышли.

– Ясно…