– Вы ослушались моего приказа, и люди, чьи имена вы не имеете права произносить, погибли сегодня из-за вашей глупости и трусости.

– Я отдам свою жизнь, если ты попросишь, племянник, – вызвался де Морьен.

Взгляд Людовика пронзил коленопреклоненных мужчин.

– Я склонен принять ваше предложение, – прорычал он. – Ни один из вас не стоит и горшка мочи! Вы оба арестованы, и утром я поступлю с вами так, как вы того заслуживаете. Готовьтесь. Мои телохранители пожертвовали собой ради меня, и их тела лежат на склоне горы, раздетые и растерзанные неверными. – Его голос дрожал от ярости и горя. – Их кровь навечно на ваших руках, слышите меня? Навечно! – Он поднял свои грязные, окровавленные кулаки, чтобы подчеркнуть это, а затем медленно опустил их. – Принесите мне карты, – приказал он. – Найдите де Галерана – если он выжил. – Он указал на палатку де Морьена. Я забираю ее себе. Проследите за этим.

Жоффруа и де Морьена протащили через толпу, жаждущую, чтобы их повесили здесь и сейчас, особенно Жоффруа. Люди плевали на них и били, когда они проходили мимо, под крики «Позор!» и «Измена!». У Алиеноры заколотилось сердце. Накинув плащ, она поспешила к палатке, которую только что захватил Людовик, и пробилась мимо солдат, охранявших вход.

– Муж мой, – обратилась она к Людовику, вспоминая знакомое обращение, когда за ней упал полог палатки.

Людовик стоял посредине, закрыв лицо руками и содрогаясь от рыданий. Он резко повернулся к ней и поднял голову, слезы текли по его измазанным щекам.

– Что тебе нужно? – хрипло спросил он.

Она подняла подбородок. Никто не упал никому в объятия. Не прозвучало никаких «рад, что ты жива». Эту грань они давно перешли.

– Мне жаль доблестных рыцарей, которых мы потеряли, но ты не можешь завтра повесить своего дядю и моего сенешаля и должен убедиться, что твои люди не сделают этого сегодня.

– Снова пытаешься управлять мной? – Он оскалил зубы. – Не диктуй, что я могу делать, а что нет.

– Я говорю вам, что если вы сделаете это, то между нашими войсками начнется война, которая завершит то, что начали турки. – Она поднялась. – Жоффруа де Ранкон – мой вассал, и это моя прерогатива – наказывать его за то, что он сделал или не сделал. Вы не имеете права его вешать.

– Они ослушались моего приказа, – прорычал Людовик, – и из-за их проступка мои люди – мои друзья – погибли. Я поступлю так, как сочту нужным.

– Они поступили так, как считали верным. Они совершили ошибку, но это была глупость, а не измена. Вы не имеете права вешать Жоффруа, потому что он мой вассал. Если вы это сделаете, то аквитанское войско поднимется против вас. Вы действительно хотите посмотреть, что из этого получится? А если вы повесите Жоффруа, вам придется повесить и вашего дядю – брата вашей матери, потому что в равной степени они виновны оба. Ты готов пойти на это, Людовик? Будешь ли ты смотреть, как они качаются рядом? Как это воспримут твои люди?

– Ты ничего не знаешь! – всхлипнул он. – Если бы ты была там, видела, как на твоих глазах друзей режут на куски, не стала бы так резво бросаться на их защиту! Мои телохранители отдали свои жизни, чтобы защитить меня, а де Морьен и де Ранкон грели свои зады у костра и развлекались. Это все их вина! Если бы ты была мне хоть немного женой, ты бы поддерживала меня, а не строила препятствия на моем пути.

– Ты часто склонен видеть препятствие в причине. Если ты повесишь этих людей, то потеряешь двух боевых командиров и всех их вассалов, которые больше не будут служить твоему знамени, а это значит, потеряв все, ты будешь вынужден винить только себя.

– Молчи! – Он поднял свой сжатый окровавленный кулак.

Алиенора не дрогнула.

– Если ты это сделаешь, то обречешь себя на гибель, – сказала она, ее голос был тихим, но твердым. Она повернулась к нему спиной и вышла из палатки.

Позади она услышала грохот, как будто что-то опрокинули. «Настоящий мужчина не закатывает истерик, как мальчишка», – подумала она, и этот звук только усилил ее презрение к Людовику и страх перед тем, что он может сделать.

Алиенора вместе с Сальдебрейлем отправилась в палатку, где под домашним арестом содержались Жоффруа и Амадей Морьенский. Толпа рыцарей и сержантов, оставшихся в живых из арьергарда, собралась снаружи и выкрикивала оскорбления, большинство из которых было адресовано Жоффруа. «Трус из Пуату!» и «Южный слизняк!» были самыми мягкими из них. Угрозы повесить мужчин то усиливались, то ослабевали, и с каждым мгновением все больше солдат подходили к палатке и присоединялись к толпе.

– Найдите Эврара де Бара. Быстро! – приказала Алиенора Сальдебрейлю.

Он отрывисто крикнул что-то одному из своих людей, а затем с горсткой аквитанских рыцарей проложил коридор, чтобы Алиенора могла подойти ко входу в палатку.

– Дорогу королеве! – прокричал он.

Вопящие солдаты отступили, но Алиенора слышала их бормотание и недовольство. Опасность покалывала спину ознобом. У входа в палатку королева остановилась, сделала глубокий вдох, а затем распахнула створки.

Жоффруа и де Морьен сидели за низким столом, между ними стояли фляга и блюдо, на котором лежали буханка черствого хлеба и корка сыра. Когда она вошла, они с напряженными лицами подняли головы; затем оба встали и опустились перед ней на колени.

Алиенора знала, что она не смеет выдать свои чувства ни взглядом, ни жестом.

– Я говорила с королем, – сказала она. – Он в ярости, но я верю, что, когда дело дойдет до сути, он пощадит вас обоих.

– Тогда мы должны верить в то же, что и вы, мадам, – сказал де Морьен, – и в здравый смысл моего племянника. Но что будет с ними? – Он кивнул в сторону створки палатки. Что-то сильно ударилось о край полога. «Камень», – подумала она, и крики зазвучали еще громче.

– Помощь близка, – ответила она, молясь о том, чтобы так оно и было, и надеясь, что к утру Людовик действительно образумится.

– Ну, если мы ждем на помощь французов, они, скорее всего, повяжут нас, – мрачно сказал Жоффруа, – а если вы вызвали наших людей, в лагере начнутся кровавые бои между группами.

– У меня еще есть кое-что в голове, – огрызнулась она. – Я послала за тамплиерами.

Мужчины с облегчением переглянулись, но затем Жоффруа покачал головой.

– Возможно, мы действительно заслуживаем смерти, – сказал он.

– Ты уже совершил достаточно глупостей, чтобы дожить до старости,