– Это нехорошо, сынок. Ненормально весь день быть приклеенным к телефону, думая об одном человеке. Она не должна быть для тебя всем. Подумай, как ты будешь знакомиться с другими девушками, или я сам тебе их представлю, если хочешь.

Этот разговор произошел в его спальне. Мануэла уже спала, и поскольку было ясно, что мы спорим, вошла мать и спросила, что случилось. Я не хотел ничего говорить. От ярости я едва не плакал: внезапно я осознал, что отец, должно быть, не был верен моей матери.

– Сама его спроси, – буркнул я.

Оказалось, его дезинформировали о мотивах Андреа: кое-кто из родственников распустил о ней слухи и убедил отца, что она была со мной только из-за денег и что у нас проблемы из-за разницы в возрасте (Андреа была на четыре года старше). Но все они были неправы, в том числе и отец.

В следующие выходные мы провели в Ла-Катедраль еще два дня. Я был в камере Грязи, когда один из микрофонных приемников разразился криками Доры, жены дяди Роберто: она устроила ему громкую сцену, обнаружив в душе женское белье.

Грязь от смеха покатился по полу: это он подложил белье и микрофон в камеру Роберто. Отец был в курсе розыгрыша и пришел к нему в камеру, чтобы послушать супружеский спор.

– Господи, Грязь, из-за тебя у Роберто теперь куча неприятностей. Он тебя убьет, когда узнает. Но не волнуйся, я помогу тебе сгладить ситуацию с ним и Дорой, – сказал он, тоже умирая со смеху.

Скандал чуть было не привел Роберто к разводу, так что отец и Грязь признались и показали, где спрятали микрофоны. Это вызвало смешки и косые взгляды, но шутки и розыгрыши в Ла-Катедраль всегда были довольно подлыми.

У отца было слишком много свободного времени, и он часто развлекался, а Грязь всегда участвовал в его развлечениях. Однажды они решили подшутить над Толстяком Ламбасом. На очередной встрече со своими людьми отец попросил Толстяка принести чашечку кофе. Тот принес его из кухни, а поскольку встреча не касалась чего-то важного, Пабло предложил ему остаться.

Выпив кофе, отец притворился, что у него кружится голова, а изо рта пошла пена.

– Толстяк, – спросил он, – что ты добавил в этот кофе? Схватить и связать его! Он меня отравил! Позовите Эухенио! Принесите противоядие! Быстрее! Я умираю!

Грязь подобрал пистолет-пулемет отца и направил его на Толстяка, а двое других парней схватили и связали его.

– Ты убил меня, ты убил меня, Толстяк! Если я умру, ты умрешь со мной, поняли?!

– Ты отравил босса, ублюдок ты гребаный! Что ты натворил, Толстяк? Давай признавайся! – требовали отцовские приспешники, в то время как у отца изо рта продолжала идти пена.

– Богом клянусь, босс, я ничего не подсыпал вам в кофе! Пожалуйста, не трогайте меня, я ничего такого не делал! Как вы вообще могли такое подумать, босс? Я смотрел, как вам на кухне варят кофе, туда ничего не подсыпали. Спросите у девушек! Пожалуйста, не убивайте меня!

Толстяк проплакал все десять минут отцовского представления, пока, наконец, тому не надоело. Отец встал, вытер пену и показал Толстяку обертку от «Алка-Зельтцера», который засунул себе в рот. Как только несчастного развязали, он обнял моего отца и сказал, что был уверен, что они оба умрут этой ночью.

В Ла-Катедраль, как и повсюду, строилось футбольное поле, и как и все остальные проекты в тюрьме, – на средства отца. В поле было вложено целое состояние: чтобы из-за дождей оно не превратилось в огромную лужу, пришлось установить дренажную систему. Кроме того, отец поставил вокруг поля такие мощные фонари, что их свет был виден почти из любой точки Медельина.

Когда же поле было готово, отец начал организовывать матчи со специальными гостями, которых привозили из города. Несколько раз поиграть приезжали вратарь Рене Игита, футболисты Луис Альфонсо «Эль Бендито» Фахардо, Леонель Альварес, Виктор Уго Аристисабаль и Фаустино Аспилья, а также менеджер команды, Франсиско Матурана.

Во время одного из этих матчей я обратил внимание на враждебность, с которой Альварес играл против моего отца: гораздо жестче, чем против кого-либо еще. Однако Пабло на это не реагировал. Альварес явно был очень смелым игроком. В какой-то момент Грязь даже отвел его в сторону и сказал:

– Полегче с боссом. Он, может, ничего и не говорит, но явно нехорошо на тебя посматривает.

Конечно, футбольные матчи в Ла-Катедраль заканчивались только после того, как побеждала команда отца. Длиться они могли до трех часов, и для достижения своей цели Пабло мог просто забрать лучших игроков из команды противника. И хотя на каждом матче присутствовал рефери в стандартной черной форме, продолжительность игры целиком и полностью зависела от положения отцовской команды.

До меня постоянно доходили слухи о том, что Пабло владеет то одной, то другой футбольной командой – «Медельин», «Атлетико Насьональ», «Энвигадо», – или спонсирует отдельных игроков. Правдой не был ни один: отец всегда очень любил футбол, но никогда не стремился стать менеджером или владельцем команды.

Тем временем доставка и установка предметов роскоши и удобства шли полным ходом. Мы привыкли жить в окружении строительных работ, и Ла-Катедраль не стал исключением. Поддавшись на лесть и уговоры отца, мать все же согласилась достроить новую камеру. Сразу от входа, как и раньше, шла гостиная с итальянским плетеным диваном и подходящей к нему парой удобных кресел. Дальше располагалась столовая на шесть человек, совмещенная с полностью обставленной кухней – с плитой, холодильником и даже деревянной барной стойкой, где, по словам отца, его каждый день навещала желтая птичка и выпрашивала, чтобы ее покормили.

Сначала я думал, что он это выдумал, но однажды вместе с другими сам стал свидетелем. Отношения между отцом и птичкой казались невероятными: она полностью ему доверяла. Птица позволяла ему гладить себя и даже притворялась, что падает в обморок, опираясь на его ласкающую руку. Затем она забиралась на его плечо и там сидела какое-то время, пока отец продолжал болтать с гостями как ни в чем не бывало. Впрочем, его хорошие отношения с птичкой меня не очень удивили – в Неаполитанской усадьбе он всегда обеспечивал птицам самый лучший уход, а когда узнал, что их конфискуют, приказал Пастору (их смотрителю) оставить клетки открытыми, чтобы они могли улететь на свободу. В каждом укрытии отец всегда выходил на балкон, во двор или куда-то еще на открытое место, чтобы оставить птицам