Это изумление длилось и длилось, внутри было всё так покойно, величаво, торжественно и глаза неотрывно смотрели в ясное небо...

Но следом за эти светлым покоем пришла боль.

А за ней - желанная темнота...

***

Глава 17. Светлый Ирей

Глава 17. Светлый Ирей

…яркий свет бил из раскрытого окна прямо в глаза.

Человеку надоело жмуриться, и он попытался разлепить неожиданно тяжелые веки. К его удивлению, это удалось не с первой попытки.

Поток света ударил больно и вышиб непрошеную слезу. Мужчина отвернул голову и только тут обратил внимание на комнату и обстановку.

Он лежал нагишом на белоснежной простыне в покое, залитом теплым солнечным светом. Свет лился из окна напротив широкой кровати.

Стены густого сливочного цвета, такой же, может, самую малость светлее, потолок.

Потолочные балки светлого, почти белого, дерева, идеальные в своей одинаковости и прямизне.

Идеально гладкие стены, чья идеальная плоскость не разбавлена ни одним украшением или малейшей выщербинкой. Идеально прямые углы. Даже простыня, на которой он лежит, идеально расправлена и натянута.

Все безупречное и идеальное.

Посмертие?

Светлый Ирей?

Но нет, вон там, в углу, за балкой над его кроватью, маленький паучок приступил к работе над своей паутиной.

Либо это один из местных духов посмертия, либо это всё-таки не идеальное царство Ирея.

***

С легким шелестом откинулся незаметный прежде занавес и в комнату зашел высокий и статный мужчина.

Увидев открытые глаза лежащего, с явно видимым облегчением, выдохнул: «Ну, здравствуй!».

- Здравствуй, Патрум ри-Патрум! – спокойно ответил лежащий. Он испытывал бы удивление, если бы на него были силы. Но сил не было. И это бессильное спокойствие тоже было удивительно. – Где это я?

- В замке Акамагасэки.

- И давно?

- Третий месяц.

Лежащий в кровати помолчал. Такое принять было непросто.

- И как я сюда попал?

- Тебя притащил Первый.

Лежащий снова помолчал. Сил было невероятно мало. Всего несколько слов всерьез утомили. Но любопытство уже проснулось.

- И что сказал тебе Первый?

- Ругательства пропускать?

- Да.

- Тогда можно сказать, что молча принес.

Лежащий улыбнулся старой доброй шутке. Как хорошо – слышать старые шутки, смотреть на солнечный свет и лежать на гладкой белоснежной свежей простыне.

- А если всерьез?

- А если всерьез, Рифейну, то не затем он тебя учил четверть века, чтобы ты бездарно сдох под бледным небом Амаро…

***

Небо.

Последним воспоминанием было небо.

Прозрачное, белесо-голубое, без единого облачка в бездонной вышине.

А еще в том воспоминании было такое же бездонное, как небо, спокойствие.

- Что со мной случилось?

- Пыльца волшебных плодов… Но не торопись узнать все сразу. Я уверен, ты сейчас чувствуешь сильную слабость. Отдохни. Теперь, когда ты пришел в себя, силы будут прибывать быстро.

Рифейну хотел спросить что-то еще, но почувствовал, что силы действительно кончились. Он прикрыл глаза вроде бы в знак согласия – и моментально погрузился в сон…

***

Рифейну открыл глаза среди ночи и взгляд его первым делом отправился за окно.

Повелитель Ночных Небес с женами стояли высоко, ночь была светлой.

Рифейну какой-то момент засмотрелся на яркие светила - Повелители образовали правильный треугольник, опирающийся на более крупный белый круг Владыки. Рифейну внезапно подумалось, какой глубокий символизм в этом треугольнике, в равной тесноте связей и жён с мужем и женщин между собой.

Глаза его увлажнились из-за тёплого комка в груди, и он подивился невесть откуда взявшейся чувствительности и сентиментальности.

«Это все телесная слабость», - объяснил он себе и понял, что же его разбудило на самом деле.

В животе громко и тоскливо забурчало. Так громко, что дремавшая у изголовья служанка-амаро приподняла голову, и встретилась взглядом с открытым глазами Рифейну.

- Я так рада, что вы проснулись, господин, - полушепотом мелодично пропела она. - Желаете чего-нибудь?

- Есть хочу, - отвыкшие и пересохшие губы повиновались плохо и Рифейну пришлось повторить непослушные слова ещё раз, погромче. - Есть хочу. И пить...

***

Служанка вскинулась, всплеснула руками и куда-то убежала.

Оставшийся в одиночестве Рифейну продолжал лежать неподвижно. От ночной свежести его оберегало тщательно подоткнутое со всех сторон покрывало, и спеленутый, как младенец, он даже не пытался освободиться.

Но в одиночестве он оставался недолго.

Служанка вернулась не одна. Пришедшая с ней женщина держала яркую лампу, заставившую Рифейну заморгать, и оттого лица он не увидел. Зато увидел в руках у служанки поднос, заставленный не так обильно, как хотелось бы Рифейну.

Женщина нагнулась и целомудренно поцеловала его в щеку.

- Ну, здравствуй, воин. Вот и свиделись...

Нангута.

***

Рифейну попытался высвободить руку, чтобы прикоснуться к ней, но женщина мягкими сильными руками слегка придавала его плечи.

- Пока не шевелись. Не надо. Я покормлю тебя. Отец предупреждал, что ты проснёшься очень голодным...

- Нангута, пить, - прохрипел Рифейну, радуясь, что сиплость спрячет то, как дрожит его голос от переполняющих чувств.

Такая чувствительность тоже не была обычной.

Рифейну по давней привычке отметил и эту странность внутри себя. Маг большую часть творения совершает в собственном внутреннем мире - и потому присматривать за состоянием разума и чувств ему необходимо так же, как ювелиру необходимо следить за чистотой рабочего стола.

Раньше Рифейну заботу всегда принимал как должное, она не очень то трогала его. Но никогда ранее ему не приходилось получать заботу в слабости и беспомощности.

И снова он подивился резонерствующему силлогизму, всплывшему в уме, уже слегка напоминающему прежнего ироничного Рифейну: «Слабость делает человека чувствительным».

Но тут Нангута со служанкой умело приподняли его и подперли спину подушками.

Пиалу с чем-то, что пахло свежестью и кислинкой, понесли к его губам и Рифейну припал к ней. Но губы не слушались, и он закашлялся, злясь на себя, свою беспомощность и неловкость, продолжая тянуться к чашке со столь желанным питьем.

- Подожди, воин, - Нангута была терпелива, но непреклонна. - Мелкими глотками. Твоё горло давно отвыкло от простейших вещей.

И Рифейну послушался, хотя хотелось опорожнить пиалу одним жадным глотком. Он и не думал, что так хочет пить, пока не услышал этот свежий запах.

И это тоже было удивительно - то, как остро все чувствовалось. Приятная шероховатость простыни и покрывала, мягкий свет ночных светил и горящей лампы, свежий вкус и запах напитка.