Молодой человек вспомнил, что на днях давал свой телефон пожилой женщине с седыми волосами в строгом, темном костюме и белой кофточке с бантом, и та договаривалась о встрече с какой-то женщиной — он краем уха слышал разговор, на всякий случай, держась поближе к своему мобильному телефону.

— Тогда я еще подумал, что эта женщина учительница, — доверительно рассказывал он Федину почти уже забытый эпизод, — и дал свой мобильный. Знаете, как бывает: ждешь, ждешь человека, а он либо забыл о встречи, либо жутко опаздывает — вот она и попросила мой мобильник. Не подумайте, что я простофиля, и всем даю свой телефон позвонить, но она была такая… такая своя, родная — я только в этом году окончил школу, и, знаете, еще свежо воспоминание о школьных годах и учителях…

Выслушав свидетеля, Федин задумался — пожилая женщина, похожая на учительницу, звонила Татьяне Мельник и договаривалась о встречи, она же наняла частного детектива следить за Кирой Чичериной… Одна женщина убита…

И только Федин вспомнил о детективе, как на пороге его кабинета возник тот самый горе-детектив собственной персоной.

А Шурик Метелкин шел в Следственный Комитет сдаваться — он пока еще не знал в чем его обвинит следователь, но точно знал, что он «не отвертится» и «получит по заслугам».

Он честно рассказал Федину о том, что знал о заказчице, о чем догадывался и что хотел предпринять для поиска заказчицы. Предоставив все сделанные фотографии, Шурик очень удивился, когда следователь подписал какую-то бумажку и протянул ему.

— Можете быть свободны, — буднично произнес Федин и уткнулся в бумаги. — Ваш пропуск…

Шурик Метелкин схватил заветную «бумажку» двумя руками и пулей выскочил из кабинета.

А Федин, сняв, наконец-то, серый, помятый пиджак и повесив его на спинку кресла, включил вентилятор и еще долго сидел в кабинете, склонившись над показаниями свидетелей, вчитываясь в каждую строчку, надеясь найти хоть одну зацепку для поимки преступника…

60 Воскресенье

К сыну Дмитрий Викторович ехал в приподнятом настроении. Он вспоминал разговор с нотариусом Костиковым и улыбнулся.

«— Ай, да Иосиф Львович! Неужели уговорил Ираиду подписать такое… необычное завещание?! Ираида умерла, не переписав завещание, а это значит, что Кира получит все имущество семьи Каплан. Никто не поверит, что она не знала о завещании Иосифа Львовича — так стремилась она заполучить к попугаю еще и кота — я бы и сам не поверил, если бы не был участником этих событий. Да, везет же ей в денежном отношении: наследства одно за другим так и плывут к ней в руки. И не просто мелочишка какая-нибудь, а деньжищи немалые… Надо поделиться с Пашей хорошей новостью — пусть порадуется и посмеется над Кириным везением: уж если влезает она в ситуацию, то двумя ногами сразу».

Он хотел обрадовать этой новостью и Киру (Сергей, оставшись в коридоре у окна, продолжал набирать ее номер), но к телефону она почему-то не подходила.

Навстречу Дмитрию Викторовичу по коридору шла Инна Валерьевна.

— Ну, как наш больной? — поинтересовался пожилой мужчина, наклоняя седую голову в знак приветствия.

— А Павла нет в палате, с утра круги по дорожкам наматывает.

— Ему разве можно такие нагрузки?

— Не просто «можно», а «нужно»! Павла просто не узнать — у него появилась цель в жизни и, похоже, он скоро ее добьется…

— Какая еще цель? — удивился встревоженный отец. — Ему надо ехать в Германию, делать операцию, а уж потом ставить себе цели и добиваться их.

— Эх, Дмитрий Викторович, ничего-то вы не понимаете в жизни своего сына! Операция, конечно, важна, но есть «кое-что» гораздо важнее всего нашего лечения. Если у него не будет стимула встать на ноги, то он вряд ли будет ходить, как нормальный человек — слишком болезненное и трудоемкое восстановление ему предстоит. Ходить на костылях или в специальном корсете — многие на этом останавливаются, но для нашего героя-… - Инна Валерьевна хотела сказать «героя-любовника», но вовремя остановилась, пожалев чувства невнимательного отца, — мы хотим полного выздоровления.

— Но такие большие нагрузки могут повредить его здоровью, — не согласился Дмитрий Викторович. — Последнее время он жмет какие-то мячики, растягивает пружины…

— И правильно делает! Функции рук почти восстановлены — представляете на сколько быстрым будет его восстановление: не годы, а месяцы! Главное, чтобы эта «цель» от него не убежала… Уж очень она быстро бегает по больничным коридорам…

— Какая такая цель? — не понял отец Шубина. — И куда она от него может убежать?

Но профессорша не стала объяснять, если сам не догадается, потом узнает…

— А, если вы будете мешать его выздоровлению, я, Дмитрий Викторович, со своей стороны, как лечащий врач, запрещу ваши посещения. Только Кира Дмитриевна! Она на него хорошо влияет!

— Как же так? — возмутился недогадливый отец. — Это не справедливо! Кира ему чужой человек…

Не слушая возражений, профессорша пошла дальше по коридору, раздавая указания и делая замечания медперсоналу, а Дмитрий Викторович остался стоять посреди холла в гордом одиночестве со своими возмущением и невеселыми мыслями.

Ему бы радоваться, что сын, наконец, решил покинуть свое добровольное заключение и вернуться в реальную жизнь, но он не радовался.

Как ни странно, Дмитрий Викторович боялся перемен в состоянии сына, в том числе и улучшений. Долгое время Павел жил своей жизнью, редко приезжая в гости и сталкиваясь с ним только по определенным датам, теперь же сын полностью принадлежал ему, и отцовская любовь, прятавшаяся в душе за разными делами и проблемами, заняла вдруг главенствующее место, выплескиваясь наружу непомерной заботой, слезливой жалостью, стремлением оградить сына от боли и страданий, даже вопреки его желанию. Он делал все, чтобы Павел ни в чем не нуждался — травматолог и массажист, логопед и психолог, медсестры и сама профессорша Инна Валерьевна были в его распоряжении, но в последнее время сын начал проявлять самостоятельность и характер, и это Дмитрию Викторовичу все больше и больше не нравилось. Сын опять отдалится от него, будет жить своей жизнью, а он… как же будет жить он…