— Жив?! — слова сорвались с губ против воли.

Королева вздрогнула и все же повернулась. Заставила себя посмотреть в лицо того, кто всю свою жизнь незаслуженно называл ее матушкой. И это отталкивающе в своей белизне лицо было спокойно.

Слишком спокойно.

— Нет, — сказала королева, — он мертв. Ты просто не хочешь верить. Надеешься, что вернется, как вернулся после тех двенадцати лет. Но не в этот раз, — она прикрыла глаза, чтобы в полной мере насладиться сладостью этих слов. — Нет, не в этот раз. Он больше никогда не…

— Дарьен вернулся ночью.

Нет!

— Ты лжешь!

Он лжет.

— Я не лгу, матушка, и до конца дня, ваши фрейлины подтвердят это. Но если требуется, чтобы Дарьен нанес вам визит…

Кубок в руках королевы дрогнул.

— Нет!

Нет… Нет…

— Как пожелаете.

Он подошел еще на шаг, и королева едва удержалась, чтоб не отпрянуть.

— Но я усвоил урок, матушка, — он прикрыл веки с белыми иголками ресниц и на миг зажмурился так, словно и вправду мог испытывать боль. — И намерен продемонстрировать вам, насколько хорошо я его усвоил. Ночью я приказал подготовить покои в Девичьей башне. Вы отправитесь туда немедленно.

Что?!

— … Я запрещаю вам покидать башню, писать и получать письма, равно как и принимать у себя кого-либо, кроме вашего духовника.

— Ты не посмеешь!

— Те же правила будут распространяться на дам, которые решат последовать за вами.

— Не посмеешь! Я никогда не соглашусь на это!

— Мне нет никакого дела до вашего согласия, — он смотрел на нее своими отвратительно светлыми глазами. И сейчас в них не было ничего. Даже ненависти. — Как и до того, пойдете вы сами, или вас потащат к Девичьей башне силой. Вам решать, какой вас запомнит двор… Ваше Величество.

Он поклонился, развернулся и пошел к двери. И не остановился, не обернулся. Даже когда она позвала его по имени.

«Книга пяти колец» в отвратительном переводе кастальского монаха Игнасио Айолы была открыта на главе «Шлепающее парирование». Дарьен хмыкнул, поднял раскрытый том и опустил на стоящий рядом с диваном маленький столик: к залитому воском подсвечнику, пустому бокалу и ножу. Алана спала, уронив голову на плечо. Ее волосы мягкой волной стекали по серой шерсти мужского камзола, а лицо, впервые за прошедшие пять дней, было действительно спокойным — за жизнь и здоровье Дарьена она волновались куда больше, чем он сам. Впрочем как и Хильдерик, который, судя по его виду, так и просидел за рабочим столом с самого приезда из Шасселя.

И, наверное, странно, что Дарьену эти дни запомнились, как время исключительно приятное. За исключением отвратительных часов, которые Алана провела на встрече с неизвестным, приславшим за ней карету. И не помогали ни медитации, ни воспоминания о трех сотнях ступенях — Дарьен кружил по комнате пойманным тигром и старался не думать, о том, что может больше ее не увидеть. А когда она вернулась, сгреб в охапку и слушал, дыша запахом ее кожи и вереска. Невнимательно слушал. И оттого она хмурилась, повторяла об обещанной встрече и заказчике, желавшем его смерти, а Дарьену тогда было совершенно все равно. Потому что вот она, рядом. Сидит, смотрит вроде как строго, но глаза все равно улыбаются. А губы, семь демонов Дзигоку, какие же у нее невероятные губы.

Пять дней они провели в «Королеве роз», постоялом дворе, затерявшемся в лабиринте предместья Бертен — трухлявой сердцевине Кериниса. По его улочкам узким, извилистым, темных от нависающих деревянных фасадов верхних этажей, с тонкими ручейками нечистот и кучами мусора Алана шла с уверенностью матерого лоцмана.

Вечерами здесь чадили глиняные лампы, бросали усталые отблески на бока пивных кружек. Танцевали на столах игральные кости, и те, кому не удалось поймать капризную удачу, сотрясали тяжелый дымный воздух проклятиями и гневными воплями. Завсегдатаи «Королевы роз» ели, не стесняясь облизывать жирные пальцы, пили допьяна, прижимали к разномастным кафтанам, курткам, рубахам, а то и вовсе к голой груди ярко одетых женщин, одна из которых непременно залезала на стол и, подобрав кроваво-красную юбку, плясала, высоко вскидывая ноги в грязно-серых чулках.

— Мне кажется, — сказал Дарьен, когда они только вошли в это определенно злачное место, — или это как раз одно из тех заведений, куда раньше нам было совсем не надо?

Последние слова утонули в грохоте сметаемой со стола посуды.

— Это раньше, — хмыкнула Алана и решительно направилась в глубину зала.

Там, за узкой стойкой возвышалась великанского роста женщина в ярко-желтом платье. Бороде этой дамы, густой, блестящей, завитой и умащенной розовым маслом позавидовал бы любой исмаэльский купец. Она называла Алану лапушкой и, беседуя с ней, смотрела на Дарьена так, что у него, уже давно не мальчишки, краснели уши. Однако стоило Алане попросить одну комнату, взгляды прекратились, и после взмаха крепкой, как стеньга, руки, верткая девица проводила их на второй этаж. Комната, как и обещала Алана, оказалась чистой, почти уютной, а мясная похлебка, лучше, чем подавали к королевскому столу. Но главное была Алана. Та самая Алана, что торговалась с ним в Луви, делила тепло костра на берегу озера Вивиан и вела тропами Брокадельена. Она вернулась и вместе с ней — завтраки и ужины на двоих, разговоры, в которых, пусть редко, но мелькало что-то очень личное: корабли в гавани Сан-Мишель или вот шпильки, подаренные женщиной по имени Цай. А еще она слушала. Охотно, внимательно, никто, кроме Хильдерика, не слушал его так внимательно. И Дарьен понял, как сильно ему этого всего не хватало. Ее не хватало.

Новость о встрече принес какой-то мальчишка. Тощий и грязный, как уличный кот, он скользнул за стол в полупустом с утра зале «Королевы роз», бросил Алане несколько чудных фраз, и, проглотив миску похлебки, отвел за монету к месту будущей встречи. Заброшенный склад на улице Ржавого Якоря. Именно здесь поздним вечером и появился незнакомый Дарьену дворянин в компании двух молодчиков вида откровенно разбойничего. Эти прожили недолго — Алана обещала так и не названному ею помощнику, что свидетелей не будет. Дворянина по приказу Дарьена, подкрепленному бумагой с королевской печатью, заперли в подземельях Цитадели. А следом за ним и графиню Шеваз, первую даму из свиты вдовствующей королевы. Участию Гизельды Дарьен даже не удивился. Всеотец свидетель, старуха всегда его ненавидела.

Хильдерик прав, Девичья башня, пожалуй, лучший в этой ситуации вариант. И ни в коем случае нельзя посвящать в это дело Эльгу.

— Она отказывается, — брат оперся локтями на столешницу, заставленную аккуратными стопками бумаг, и устало