не затронуло святая святых этого дома — кабинет. Не знаю, что я ожидала найти за темным дубом, укрепленным широкими полосами холодного железа. Изящный диванчик с обивкой небесно-голубого шелка? Вышитые салфеточки поверх кожаных переплетов? Выводок фарфоровых кошек над камином?

— Явилась? — мэтр Ардо вынырнул из-за стопок бумаг, что придавали его столу сходство с архитектурным макетом замка. Эклектичного, с разновысокими и не слишком ровными башнями.

— Добрый вечер, мэтр. Рада видеть вас в добром…

— Да, да, да, — он встал, обошел, не потревожив, бумажную крепость — чудо при его корпулентном сложении. — Бросай уже эти свои реверансы. И улыбочки тоже. Я теперь женатый человек.

Мэтр был одет в неизменный черный кафтан несколько старомодного кроя, черные же штаны и мягкую пятиугольную шапочку — отличительный знак его гильдии. Шапочка эта, пусть и изготовленная в отличие от остальной одежды из наилучшего бархата, тоже была черной. И если мэтр Роше походил на ученого грача, то мэтр Ардо — на поднятого охотничьей сворой вепря.

— Мои искренние поздравление, мэтр. Вам и вашей досточтимой супруге. Пусть Всеотец продлит ваши годы, святая Юстиния благословит союз потомством, а святая Интруна дарует здоровье телесное. Знай я заранее о столь радостном событии, непременно захватила бы подарок.

И карточку!

А ведь не расскажешь никому… Жаль.

Пока я рассыпалась в славословиях, мэтр копался в сундуке, доверху забитом бумагами.

— Ага! — победоносно воскликнул он, потрясая кожаной тубой. — Вот он, твой контрактец. Старина Роше приписал, чтоб я, обращался с ним в высшей степени аккуратно. Учить он меня будет, старый сыч! Что ты там бухтела?

— Поздравления, — мило улыбнулась я.

И тубу приняла. По привычке убедилась в целостности печатей и, подхватив со стола нож для бумаг с тяжелой костяной рукоятью, вскрыла одну за другой.

— Поздравления в кошель не положишь, — проворчал мэтр Ардо. — И на хлеб не намажешь. Ну, чего застыла? Твоя бумага?

— Да, — я свернула контракт. — Благодарю. Я хотела бы увидеться с уважаемым дядюшкой, Гермий сохрани его удачу.

Мэтр Ардо огласил кабинет звуком, сочетавшим в себе одновременно скептическое хмыканье и выражение любопытства. Нельзя сказать, что Толстый Йенсор питал ко мне или любой другой особе моего пола теплые чувства — старая и банальная до оскомины история великой страсти и не менее грандиозного разочарования. Но вот золото… Золото он любил. Именно это, а еще их общие дела со Стрейдженом, чья тень последние восемь лет стояла и за моей спиной, давало мне надежду: мое предложение Йенсор выслушает. И заказчика, если дело будет верным, сдаст.

— Новости из Сан-Мишель?

Я ответила загадочной улыбкой.

— Хорошие?

Хорошие новости подразумевали неплохую прибыль, а пирожные, особенно если речь идет о шедеврах энна Экле, удовольствие не из дешевых.

— Раз уж вы вспомнили о моем любимом дядюшке…

Родни у меня за последние годы набралось — не счесть.

— … не согласитесь ли переслать ему короткую записку.

Мэтр Ардо прищурился, поскреб подбородок, неожиданно гладкий — похоже, таинственная энна Ардо бород не любила — и, вспомнив прописную истину о печалях, коими чреваты многие знания, лишь буркнул:

— Передам.

— Благодарю. Я остановлюсь в «Королеве роз» и буду очень признательна, если дядюшка сможет принять меня как можно скорее. И поверьте, мэтр, — мой голос был тих, а взгляд проникновенен, — эту признательность вы сможете положить в кошелек.

И тут, как в дешевой пьесе, кто-то постучал в дверь.

— Я занят! — рявкнул мэтр Ардо. И поспешно указав на маленький столик с писчими принадлежностями, за которым иногда располагался Жак, бросил:

— Давай, строчи.

В нескольких обыденных для чужих взглядов строках, я сказала Стрейджену, что здорова и обстоятельства исключительно личные задержат меня в столице. На несколько месяцев, но, возможно, и дольше.

Я отдала запечатанное послание мэтру Ардо, а тот сунул его в один из ящиков стола. Полагаю, нижний, который я в свое время и по личной просьбе мэтра так и не смогла вскрыть. Да, никто не совершенен. Главное, понять это до того, как самонадеянность тебя убьет.

Толстый Йенсор ответил быстро. Очень. На следующий же день. И прислал за мной карету. Днем. Но еще больше я удивилась, когда экипаж остановился не у ветшающего храма Мучеников Эфесских, не в доках, не у «Хромой вороны», где Йенсор имел обыкновение принимать посетителей, а у белого, как меренга, особняка на одной из чистеньких улочек предместья Сан-Сюр. Смуглый гигант в традиционном исмаэльском халате проводил меня в напоенную солнцем гостиную, слишком плотно набитую позолоченной мебелью, картинами и безделушками, чтобы служить образцом безупречного вкуса.

Вот только, как я убедилась вскоре, ни богатая обстановка, ни щегольский кафтан из золотой парчи, щедро усыпанный золотыми же пуговицами, не превратил теневого короля Кериниса в короля. Теперь то у меня была возможность сравнить.

— Хазать будешь? — спросил Йенсор, даже не пытаясь прикрыть зевок пухлой ладонью.

Я улыбнулась.

— Благодарю, я уже обедала.

— Тогда это, — он махнул лакею, который, готова поспорить, еще недавно залезал в окна таких вот особняков, — вина и к нему еще пожрать че-нить. Стоять! Поклон где? Где поклон, шкет? Во-о-от! А терь дыбай отсюда.

Исчез парнишка быстро. Предварительно развернувшись к хозяину спиной…

Впрочем, нежелание держать в доме посторонние уши, я могла понять.

— Учи их, шлифуй, — с тяжелым вздохом Йенсор развалился на тонконогом диванчике, — а все тщетно.

— Очень красивый дом, — я опустилась в кресло напротив.

— Еще б ему не быть красивым за такие-то бабки.

Йенсор достал из рукава батистовый платок с россыпью жирных пятен, отер проклюнувшуюся лысину, мясистый нос и неожиданно тонкие губы под напомаженной полоской рыжих усов.

— Ну? Чего хотела?

— У меня предложение, — я улыбнулась, глядя в зеленые, как недозрелые желуди, глаза теневого короля Кериниса. — Выгодное предложение. На тысячу золотых.

Глава 30

Вдовствующая королева Гизельда смотрела в окно. Там, за мозаикой цветного стекла, пойманного железной сетью переплета, медленно умирала ночь. Сегодня королева проснулась рано, раньше обычного. Она умылась водой из серебряной чаши, в которой плавали красные, точно кровь, лепестки роз. Розы, любимые, истинно королевские цветы, были везде: на тяжелых исмаэльских коврах, дамасте обивки, бархатных подушках и пологе балдахина. И те же розы только из золота и эмали, цвели на корсажах дам, что сейчас священнодействовали вокруг королевы. Они смягчали сухую, словно опавшие листья, кожу ее рук драгоценными маслами, расчесывали и укладывали волосы, пряча за сложным плетением, золотом лент и накладных локонов, уродливую седину. Покрывали лицо тончайшим слоем баснословно дорогой жемчужной пудры, подводили губы и брови…

Подумать только когда-то она считала, что украшая себя, женщина роняет