– Ты не посмеешь.

– А ты проверь.

Я настолько шокирован услышанным, что, наверное, впервые в жизни лишаюсь дара речи. Мой отец всегда был человеком жёстким, но я и подумать не мог, что он способен опуститься до такого грязного шантажа. Угрожать причинить вред дорогому мне человеку.

А самое паршивое, что я не знаю, как далеко этот родитель сможет зайти в своих методах. Слов на ветер он никогда не бросал.

Если Михалычу навредят из-за меня, я себе никогда не прощу. Старику и без этого в жизни досталось.

Да, папа, ты всегда знал, куда бить. У любого найдёшь слабое место. Чертов стратег. Повезло же мне с родителем.

И что же теперь делать? Просто взять и согласиться с ним?

Язык не поворачивается произнести это вслух.

Отец смотрит на меня в упор, пытаясь додавить тяжелым взглядом. Едва сдерживаюсь, чтобы не послать его куда подальше, мешает только страх за егеря. Отец ведь и правда может. Не убить, конечно. На такое он не пойдёт. Не верю. Но сжечь сторожку – запросто. Михалыч не переживёт.

У меня внутренности сводит от злости и собственной беспомощности. И я понятия не имею, как правильно себя сейчас повести, продолжая с ненавистью смотреть в ледяные глаза отца.

Внезапно раздаётся стук в дверь, прерывая нашу зрительную схватку.

– Да! – раздражённо гаркает отец, переводя взгляд мне за спину.

Оборачиваюсь и вижу, как в кабинет входит Громов. С презрением кривлюсь. Я с детства недолюбливал этого человека, и, как оказалось, не зря. Старый чёрт предан отцу до фанатизма и по одному щелчку его пальцев готов нарыть компромат на кого угодно. Не только на конкурента или врага, но даже на родного сына.

– Извините, что отвлекаю, Сергей Петрович, – произносит сб-шник своим прокуренным голосом, даже не взглянув в мою сторону, – но дело срочное.

– Говори, – бросает ему отец.

– Ирина Леонидовна в больнице.

Я мгновенно забываю обо всём, что меня беспокоило секунду назад, и весь обращаюсь в слух. Потому что Громов говорит о моей матери.

– Что случилось? – раздражённо спрашивает отец.

– Пока точно не известно, – отвечает сб-шник. – Предположительно передоз. Её скорая забрала из ночного клуба в тяжёлом состоянии. Сейчас Ирина Леонидовна в реанимации.

Я рывком поднимаюсь со стула, чувствуя, как по ногам расползается мерзкая слабость.

– Чёрт, и как же такое произошло, ты можешь мне объяснить?! – орёт на Громова отец. – Ты вроде должен был за ней присматривать?!

– Виноват, Сергей Петрович. Мои ребята упустили.

– Да что там за олухи у тебя работают, которые за бабой одной уследить не могут?! – гремит отец.

– Замолчи, – цежу я сквозь зубы, глянув на него исподлобья.

Отец багровеет от злости. Пытается испепелить меня ответным взглядом. В другое время родитель вряд ли спустил бы мне с рук такое неуважение при постороннем, но сейчас на удивление молчит. Даже не пытается поставить меня на место.

Я поворачиваюсь к Громову и сдавленным голосом спрашиваю:

– В какой она больнице?

* * *

Спустя четверть часа мы с отцом мчим по названному Громовым адресу на его машине. Я стараюсь не думать о плохом, но, наверное, впервые в жизни мне так страшно. Если с ней что-нибудь случится, я не уверен, что смогу дальше нормально жить.

Ненавижу себя всеми фибрами души за то, что был таким идиотом. Не Громов виноват, что не усмотрел, а я виноват. Что бросил её. Когда она нуждалась в помощи. Бросил и даже не звонил. Номер сменил, чтобы она не смогла дозвониться.

И чем я лучше своего отца?

Успокаиваю себя мыслью, что всё исправлю. Только бы не произошло самого страшного, только бы её вытащили, и тогда я обязательно всё исправлю.

С отцом мы не разговариваем весь путь и, приехав в больницу, всю ночь сидим у дверей интенсивной терапии. Лишь через несколько самых долгих часов моей жизни к нам, наконец, выходит врач и успокаивает. Говорит, что кризис миновал, и с мамой всё будет хорошо. Я, наконец, выдыхаю. Врач продолжает что-то говорить, но у меня в ушах звенит, и я не могу вникать. Кажется, отец обсуждает с ним возможность перевода мамы в частную клинику, где ей окажут лучший уход.

Утром маму переводят в обычную палату. Нам с отцом позволяют зайти к ней. Мама спит, а мы сидим на соседней кровати, всё так же молча. Сидим долго. Я разглядываю родные черты на бледном лице, сухие потрескавшиеся губы, которые когда-то так часто целовали меня. Наблюдаю за её ровным дыханием и испытываю раздирающее чувство вины.

Не знаю, о чём думает в эту секунду отец. Изучаю украдкой его хмурый профиль и осознаю, что родитель тоже волновался. Может, не такая уж он и сволочь. Но как бы там ни было, нашу разлуку с мамой в детстве и его предательство по отношению к ней после – я ему никогда не прощу.

– Пойдём выйдем, – сухо произносит отец, заметив моё внимание.

Оказавшись за дверями палаты, мы опускаемся на стоящую у стены кушетку. Отец долго молчит, плотно сжимая челюсть, я тоже не спешу завести диалог.

– Твоей маме нужна квалифицированная помощь, – произносит родитель после долгой паузы. – Я уже говорил ей об этом, но она наотрез отказывается. Врачи утверждают, что пока она сама не захочет, они не смогут ей помочь. Поэтому я прошу тебя, поговори с матерью. Убеди её. Иначе плевать, что там говорят врачи, я запру её в лечебнице силой. И пусть как хотят, так и лечат.

– Я поговорю, – сухо бросаю я.

– Уж будь добр, – холодно отвечает отец, отодвигая рукав рубашки и бросая взгляд на наручные часы. – Только уже вечером поговоришь. Через два часа собрание учредителей, мы с тобой должны там присутствовать. Так что поехали домой, надо успеть ещё принять душ и переодеться.

– Ты серьезно? – Я перевожу на него оторопелый взгляд. – Какое собрание? Я никуда отсюда не уеду! Я буду с ней.

– Ты сделаешь так, как я сказал, – цедит сквозь зубы отец.

Меня просто рвёт на части от его цинизма.

– Ты человек вообще или кто? Там моя мать вообще-то! Если тебе на неё плевать, то можешь ехать, куда хочешь! А я останусь здесь!

– Нам нельзя пропустить это собрание, – чеканит отец, вперивая в меня свой давящий взгляд.

Я ошеломлённо качаю головой.

– Она чуть не умерла сегодня ночью. Разве нельзя отменить твоё чёртово собрание или перенести?

– Нельзя! – гаркает отец. – Ты бестолковый маленький ребенок, – тычет он пальцем мне в грудь. – Это по твоей милости я переносил собрание уже несколько раз, больше переносить некуда! Твоя мать под присмотром врачей, ничего с ней не произойдет. Беспокоишься за неё? Тогда возьми уже, наконец, на себя ответственность перед своей семьей! Ты мужчина. Ты должен всё держать под контролем. Любишь свою мать? Если завтра меня не станет, как ты собираешься о ней заботиться без гроша за душой? Ты хоть представляешь, сколько стоят хорошие врачи, которые смогут помочь решить её проблему? Может, мне не париться об этом и отправить её в обычную больницу?