Шрифт:
Закладка:
– То есть вы бы поддержали мои идеи насчет перестройки радио? Славно бы мы с вами там потрудились на благо демократии! Да… Я планировал к вам идти проситься на работу, но чекисты все испортили. Как это часто с ними случается. И попал я в ваш чудесный город только через девять лет после запланированной даты – не в 1984-м, а в 1993-м. Жизнь распорядилась иначе. Я остался в Советах.
– А я – уехал…
Свобода в кавычках
Я в Париже до перестройки, пока не стали закрывать наше бюро…
– Проклятая перестройка!
– …кормил весь русский Париж. Все приходили ко мне за заработком. За моей спиной стояла колоссальная организация – деньги для радио «Свобода» выдавал Конгресс США.
– Они теперь вам и пенсию платят неплохую.
– Да. Они ввели меня тогда в cadres superieur, – как это по-русски?
– По-русски это будет VIP. Или топ-менеджеры.
– Тут было интересно! Мне сразу предложили Мюнхен, но я категорически отказался.
– Конечно! Есть же Париж! Рабочий поселок Парижск. Говорят, это ваш термин?
– Да, мой. А на радио была хорошая обстановка. Тут собрались очень авторитетные авторы. Максимов, Галич, Синявский, Некрасов, Горбаневская…
– Неплохая компания!
– Хорошая. Мы набрали людей на парижскую организацию СП! По-хорошему. Потом приехал профессор Ефим Эткинд, из Питера. И художники были. Олега Целкова я встречал в Вене, я знал его по Москве. А у нас было вот что хорошо: я брал интервью – и тут же платил за это человеку деньги, доставал из кармана. И конечно, глазища у него на лоб. Причем не австрийскими шиллингами я платил, а немецкими марками. Целков тогда сказал: «Пусть я тут умру под забором, но все равно я рад, что уехал». Я ему сказал, чтоб он успокоился, под забором он не умрет. Некоторым тут было, конечно, очень трудно. Сережа Довлатов…
– Его же выгнали с работы, со «Свободы», – а вы его восстановили.
– Да, я восстановил. Более того: я дважды его восстанавливал. Меня послали в Нью-Йорк проверять кадры. Видимо, они тем, кто там работал, не очень верили. И Довлатов мне рассказал про всю обстановку…
– Конечно, собрались русские – и сразу интриги. Это нормально.
– Я действительно ввел в нью-йоркское бюро Вайля и Гениса. Я увидел, что они сильные журналисты. А не только друзья Довлатова. И мне Довлатов сказал тогда: «Вот ты их взял – а ты думаешь, они тебе скажут спасибо?»
Гладилин много и подробно рассказывает о своих успехах на Западе в политической журналистике, вкус к которой ощутил именно там, – да и то сказать, что у нас была за пресса при Советах? Даже хуже чем сейчас. И снова рассуждает о том, из какой ситуации уезжал:
– Но я бы не уехал, если б знал, что в Москве всё начнут печатать! На месте Коротича, у которого в руках был самый популярный на тот момент журнал, – я бы никогда не уехал! И Евтушенко уехал…
– Вы с ним, кстати, не разговариваете тридцать лет.
– Ну да… А с остальными я общался, когда они были в Париже: Булат, Аксёнов… Вознесенский пришел ко мне в первый раз с Аксёновым – в 1976 году. Слава Голованов приезжал, мой старый товарищ. Мы, кстати, получали там «Комсомолку» с опозданием в один день – выписывали за валюту, для Некрасова; правда, она ему как-то не пригодилась. Потом началось размежевание. Каждый стал сам по себе. Вот пример с Максимовым – какие мы были друзья! А потом поругались. Года на три. И не разговаривали.
– На идейной почве?
– Э-э-э… не хочу об этом. Ну за идею, конечно. Меня потрясло, что в его журнале было напечатано интервью с ним же. Чего, в принципе, не делается!
– Он сам его у себя взял?
– Нет, сотрудница журнала. И она по ходу дела страшно им восхищалась. Короче, на моих глазах диссидент Володя Максимов стал тут секретарем парижского обкома… даже райкома партии.
Жёны и дети
– Когда вы уезжали, у вас была очень сложная и запутанная личная жизнь. Одна из причин, по которой не эмигрировал ваш коллега Битов – то, что он не мог вывезти две семьи. (Это моя версия, он такой не высказывал.) А Ходорковский почему вернулся из поездки в Штаты, когда уже запахло жареным? Может, не в последнюю очередь оттого, что не мог вывезти детей от прежнего брака; что б с ними было? Что б с ними сделали?
– Я выехал с одной женой… А потом вывез и другую, с которой мы расстались перед отъездом, как казалось, навсегда.
– Какая романтическая история!
– Было так. Она приехала ко мне в Париж, на несколько недель, и уехала домой – как потом выяснилось, уже беременная. И родила в Москве.
– Удалось наладить отношения между женами?
– Да.
– Но как? – спросил я про эти отношения, а он стал отвечать на другой вопрос, он подумал, что я спросил о методике вызволения второй семьи из СССР.
– Когда я узнал, что будет ребенок, у меня произошел сдвиг по фазе. Я бросил все и занялся воссоединением семьи. Мне удалось поставить на уши парламент, и совет министров Франции, и лично товарища Ширака. И Миттерана: он, когда приезжал в Москву, говорил про мою московскую дочку…
– У Миттерана у самого было две семьи, и он все понимал.
– Да. Он свою дочку брал во все зарубежные поездки последние свои полтора года. И никто из журналистов к нему не лез с этим, пока он сам не захотел дать интервью. Пока не решил засветиться. Да… Жена моя в Москве родила, а регистрировать ребенка как своего я пошел в мэрию Парижа, мне прислали документы из Москвы. Я признал дочку. Я добился для нее французского гражданства в 1984 году – она автоматически его получила как моя дочь. И вышло, что французскую гражданку не выпускают из СССР – как так? Газета Mond возмущалась по этому поводу.
– И все удалось!
– Да. Живем в Париже. Старшей дочке пятьдесят лет, а младшей тридцать. Внуки растут… Всё в порядке!
Марина Влади
– А что Марина Влади, старинная московская ваша подруга, – как она вас тут привечала?
– Ну…
– Вы диссидент, а она – большой друг Советского Союза. Да?
– Ну да…
– Считалось же, что у вас с ней романа не было. (Хотя многие думали, что – был.)
– Но тем не менее она считала – в Москве, что я должен быть при ней. Я рассказал ей про дочь, спросил: «Можешь мне помочь? Ты
