Шрифт:
Закладка:
– А когда вы перестали быть невыездным?
– В первый раз я выехал в 96-м. Помню, в 85-м году я захотел поехать в Испанию на чемпионат Европы. И вот за три дня до вылета меня вызвали в КГБ, и там подполковник, добродушный такой с виду, говорит: «Знаете, футбол и по телевизору можно посмотреть. Ну чего вы туда поедете? Только лишние траты… Мы считаем это нецелесообразным».
– Так вы жили буквально как Пушкин!
– Ха-ха-ха! Царь, между прочим, Пушкина не выпускал не потому, что боялся, что тот останется, – он боялся, что тот там себя не убережет и погибнет. И что Лермонтова царь убил – херня это. Есть же письмо бабушке Лермонтова за подписью Бенкендорфа: «Наконец-то наш Мишенька едет домой».
А в 96-м я съездил с делегацией в Югославию. Война уже шла. Потом – в Голландию, там наша подруга живет, она давно уехала. После в Германию. Мне там один бизнесмен предложил писать сценарий о контрабанде икон из России в Германию. В результате получился фильм «Бездна» – неудачный. Потом мы сняли картину «В России опять окаянные дни». На съемки мы ездили в Лондон, там я пробыл полтора месяца.
Герман
– По мне, так ваши лучшие сценарии – это те, по которым снимал Герман.
– Ну, сценарий «Лапшина» написан по лучшей повести Юрия Германа. «Проверка на дорогах» – тоже по его. Я тогда, не читая книги, взял под сценарий аванс в 25 процентов, а это 1250 рублей. Половину мы сразу в Питере пропили, меня в поезд грузили в бессознательном состоянии. Приехал в Москву, протрезвел, прочитал повесть – и охренел: полное говно! Какие-то чекисты, шпионы, зондеркоманды… Боже мой, куда я влип! Были б деньги, вернул бы на хер сразу. И тут приехал Герман в Москву, мы встретились, пошли в забегаловку возле Маяковки, там за полтинник наливали пятьдесят коньяку. Зашли, я выпил сто грамм, он спрашивает: ну как повесть? Я отвечаю: говно повесть. У него ни один мускул не дрогнул. Да, говорит, повесть плохая. Там только один характер хороший, а остальное придется писать заново. У меня прямо от сердца отлегло. Заново так заново! Пишите, говорит, как хотите. Я стал читать Адамовича про партизан, меня в основном интересовал их быт – как они строили землянки, как жили… Как из снарядов они выплавляли тол, они каждую секунду рисковали жизнью! Потом они этот тол охлаждали, брикеты из него делали. За 22 дня я сценарий написал. 70 или 75 страниц. Кстати, я там роль написал для Володи специально.
– Какую же, интересно?
– А власовца. Я приехал из Питера с отпечатанным экземпляром и, не заходя домой, поехал к Володе и сказал: «Читай, это вот для тебя». Но его Герман не взял!
– Почему же?
– А испугался. Я приехал на худсовет, смотрю – он выставил на пробы Дворжецкого, Заманского и Лаврова. Я говорю – Лёш, а где Володя? Он отвечает – я его снимать не буду. Я истерику закатил: «Ты что делаешь? Мы с тобой сколько раз говорили! Это ж для него роль!» Я, говорит, боюсь, он завалит мне картину и меня задавит! А не дай бог он запьет – что я буду делать? Тогда в Германе было больше человеческого… А потом из него говно полезло.
– Такое бывает, когда человек, например, подшивается. Он такой злой становится.
– Он не пил, его врачи предупредили: сопьешься в момент. У него отец пил. Такая полезла подлянка…
НКВД
После мать вышла замуж за майора из НКВД, его перевели в Москву, ну и мы с ним.
– А отчим ваш, энкавэдэшник, случайно не штрафбатами занимался?
– Нет, он был картограф. Начальник Первого отдела Главного управления картографии… Приехали в Москву, и я сразу пошел в школу – в 8 лет, с опозданием. Замоскворечье – такой район, там все приблатненные.
– И вы набрались от них. Наблатыкались.
– Ну да. Дрался, с финкой ходил – она была пристегнута к бретельке на подкладке пиджака. Очень многие сели.
– А вы не зарезали там никого?
– Нет. Бог миловал. А вот меня резали сильно. Я как-то пришел в больницу, а у меня рукоятка ножа из груди торчит. Одно ребро сломано, в другом лезвие застряло.
– Значит, что касается НКВД, то вы его тоже знаете не понаслышке. А изнутри. По отчиму. У вас уникальный experience – обе стороны баррикад, и блатняк вы знаете, и с ментом под одной крышей сколько лет прожили. На чьей стороне, всем ясно – после фильма вашего.
– Это – да…
– В жизни иногда наступает момент, когда человека сам решает, с кем он – с ментами или с братвой.
– Да. Лучше с братвой, чем с ними.
– Я так понимаю, у вас с отчимом тяжелые были отношения… Судя по тому особисту, которого вы выписали в «Штрафбате»…
– Ну как сказать… Я вспоминаю его… ну довольно хладнокровно. Хотя он колачивал меня частенько. Но сейчас уже… я простил его. Я с ним прожил жизнь, я держал его за своего отца. Потом, я видел таких отцов – еще пострашней, чем мой отчим.
Никита Михалков
– А вы какой свой фильм больше любите?
– «Свой среди чужих». Мы с Никитой вместе писали сценарий. Нашел сюжет Никита, но там была история немножко другая: про эшелон с золотом, который несколько раз переходил из рук в руки, – но сценарий с эшелоном не получался. И я придумал вариант с баулом. Да, это фильм я больше всего люблю. Больше всего удовольствия я получил от написания и от съемок. Мы тогда молодые все были… Так-то я редко езжу на съемки, я ненавижу на них ездить – ты лишний там. Лезешь со своими критическими замечаниями, а их хватает и так. Разве только режиссер позвонит и скажет – приезжай, надо что-то там дописать или переписать. Тогда – да.
– А играть вы не пробовали?
– Снимался пару раз в эпизодах. Но это тяжкий труд. Даже в эпизодах.
– А вот вы еще пишете с Никитой Михалковым «Утомленные солнцем 2».
– Никита меня позвал, когда сценарий был уже почти готов. Давай, говорит, поможешь…
– Вы там какие эпизоды написали?
– Ну работа еще не закончена, неизвестно, что там останется, что нет… И потом, это же в основном Никитина работа.
– А эти отрывки из сценария, которые он обнародовал, зачитывал на пресс-конференции, – про то, как там Богородица являлась красноармейцам – это не вы, часом, написали?
– Нет. Что касается явления Богородицы на Курской дуге, во время танкового сражения под Прохоровкой – это известный факт. Об этом много писали. В
