– Я им говорю – ребята, как вам не стыдно одним идти, я с вами! Ты что, отвечают, вот тот парень, который ходит за тобой, – он тогда тоже пойдет с нами. И меня не взяли. Но после я таки сходил. В какой-то день все пошли на встречу с читателями, а я оторвался от группы и остался один с этой бабой и с этим тихим гэбэшником. Они говорят – ну что, Толь, ты, наверно, опять гулять пойдешь? А куда? Я им обрисовал маршрут. Ходил я быстро. Им стало страшно – вот так бегать за мной! Сказали – иди, вот тебе телефон, если что, звони. Мы тебе даем три с половиной часа – хватит? И тогда я на полчаса зашел на стриптиз. Мне не очень понравилось. Меня просто тошнило. Реально меня начинало тошнить в стриптизе!

– А мне сценарист Володарский рассказывал, что Высоцкого тошнило не в стриптизе, а в супермаркете. И он плакал от жалости к своему народу. Они вдвоем – Высоцкий с Володарским – задумывали свалить за бугор и в Нью-Йорке устроить русский театр. Нет, все-таки как это красиво, что вас тошнило от буржуазного разврата! Вы настоящий советский человек. Были тогда.

– Похожая история была с Юзом Алешковским, который вроде сволочь и развратник. Он когда эмигрировал и застрял в Вене, ждал там визу в Америку, и его позвали погостить в Париж. И вот мы идем по Латинскому кварталу, по пешеходной зоне, это рядом с бульваром Сан-Мишель, ближе к набережной, там сплошные рестораны. Смотрит он на эти кабаки… Смотрит, смотрит – и вдруг этот циник как заплачет! Такого, говорит, даже в Вене нету! Плачет – и бормочет что-то нечленораздельное.

– В смысле – матом ругается, как он любит?

– Нет. Что-то такое: «Ну зачем, зачем? Зачем что? Зачем нас так мучили? И мы не знали, что такое бывает?»

Исход

– Помните, была чья-то фраза насчет того, что русские эмигранты на Западе не просто так, но в послании. Алешковский это прокомментировал: да, в послании – но в послании на хуй. Вам какая версия ближе? Что просто в послании – или с расширением? Вас же сам академик Сахаров благословил уехать из Москвы в Париж, чтоб помогать знатному диссиденту Максимову. Вы ж сюда поехали не только потому, что вам понравились парижские бульвары, но и с миссией.

– С моим отъездом не все так просто. Я когда уехал, то всем говорил: «Ребята, если есть возможность издать хоть одну книгу, сидите и не рыпайтесь. Книга, изданная здесь, на Западе, – ничего не значит. А там (в смысле в СССР) – значит».

– Но вы этого сначала не знали. И – уехали. Мало знания – много печали.

– Я уехал, когда понял, что все, что мог, – напечатал уже там. А то, что я тогда писал, – не могло выйти в Советском Союзе. Если б знать, что будет перестройка, что крамольные книги будут выходить миллионными тиражами…

– То вы бы не выехали?

– Конечно нет!

– Ну да, вы уехали, и ровно через десять лет пошло шевеление. Горбач уже начал что-то исполнять…

– Вы знаете что? Это воспринималось тогда как провокация – местная эмиграция так это видела. Никто ж не знает, как все было… Что происходило с людьми. Я уехал… Добровольно. Меня после скандала больше не пускали.

– Какого именно скандала?

– Комсомольский лидер Павлов в своем докладе сказал, что воспитанию советской молодежи в коммунистическом духе мешают две вещи: интриги американского империализма и книги Гладилина.

– О, достойная формулировка.

– Это совпало с подписанием мною письма в защиту Синявского и Даниэля. Мне на Старой площади сказали – мы вам советуем заняться переводами. Я человек гордый и ответил, что и без указаний ЦК партии придумаю, как мне заработать на хлеб.

– А вы, кстати, не думали тогда поменять профессию? Поменять – и остаться в стране. Все равно ведь в итоге поменяли вы масть – с писателя на журналиста. Можно было б переквалифицироваться и без эмиграции.

– Ну, я это отчасти и сделал. Стал писать книги в серию «Пламенные революционеры». Нас потом попрекали – диссиденты, а писали вон про революционеров!

– Ну, революционеры – тоже достаточно темная публика.

– Когда в той серии вышло «Евангелие от Робеспьера» – даже те из литераторов, кто меня не любил, сказали, что это – первая серьезная книга Гладилина. 200 000 тираж, а ни в одном советском магазине я ее никогда не видел.

– Да, ею из-под прилавка торговали.

– Фокус был в том, что тексты не проходили цензуру – ну кто будет книги «Политиздата» цензурировать? И они не понимали, что такое подтекст. Я сидел два года по библиотекам, прочел все, что было у нас по истории Французской революции переведено. Когда я изучил все восемь версий происшедшего, мне стало что-то ясно. Книга была про французскую революцию – но все равно я писал, естественно, про нас. Фраза, которая потом, после, тыщу раз повторялась, – впервые вышла у меня, я ее поставил эпиграфом: «Революция, как и Сатурн, пожирает своих детей». «Это кто?» – спрашивают в издательстве. Это сказал товарищ Верньо, известный жирондист, вот сноска.

– Так у вас все было в порядке? Даже книги выходили! Такими тиражами! (Которые сегодня выглядят вообще нереальными.)

– Ну, у меня вышло переиздание «Истории одной компании», вышла еще детская книжка и две книги в «Политиздате». Я уже член жилкомиссии, мне уже предлагают трехкомнатную квартиру, – отчего бы не взять? Но – я уже решил ехать. Я понял, что если сейчас не уеду, потом не будет сил начинать жизнь сначала. И еще понял, что если я не буду писать, то меня будут выдвигать наверх, в номенклатуру писательскую. Короче, надо было ехать.

– О! Я и сам думал в 1984-м уехать. Уже записался в поездку от Союза журналистов, Португалия – Франция. Португалию я думал проехать как турист, хрен с ней, – а в Париже сдаться властям: «Bon jour. Я выбираю свободу».

– Если бы сдались в Париже, то первые деньги от меня бы получили. Как очень многие!

– Я тогда думал после сдачи пойти работать на «Свободу» и ее реформировать. А то она вещала только на своих, кто и так ненавидел большевиков. А надо ж было агитировать колеблющихся и нейтральных! То есть расширять аудиторию. Мне казалось, что «Свобода» работает слишком жестко, грубо. Надо было отказаться от критики Ленина, на первых порах хотя бы, – и мочить только Сталина.

– Обычно я не влезал в те споры… Но когда они передавали воззвание генерала Власова, который говорил в 1943 году, что надо дружить с Гитлером, – мне было ясно: они ничего не понимают! ЦК КПСС должен был бы