Шрифт:
Закладка:
Инеш, оставшаяся с нами после всего случившегося, не одобряет моего решения. Она ненавидит мой город и, кажется, боится его. Инеш уверяет, что он принесёт мне, а следом и всем остальным гибель. Я пыталась с ней поговорить, объяснить, что в моём серебряном городе нет ничего плохого и угрожающего нам, он не может причинить вред, он не порождение тьмы. Да, куклы (к слову, далеко не все) имеют поразительную схожесть с жителями, но это ведь исключительно по тому, что таковым было моё желание и распоряжение. Я хочу, чтобы в моей Кутна-Горе были знакомые мне люди, мои близкие, чтобы тут не было смерти и болезни, а также иных бед и людских пороков. Я хочу, чтобы хотя бы в этом, ненастоящем, городе всё было так, как мечтается и видится мне, как невозможно, немыслимо и несвободно в мире, созданном Всевышнем, но допустимо и реально здесь, в рукотворном городе. Хотя бы здесь, в моей серебряной мечте…
Что такого ужасного в моём городе?!
Открывая дверцы замка, я могу переставить куклу Лайоша и представить, что это он из парадной обеденной ушёл в библиотеку или, к примеру, вышел во двор, представить, что братец жив. Быть может, сие глупость, но, право слово, я имею право на хотя бы такую глупость, такой самообман и такую мечту! А Инеш, как и многие иные, слишком глупа и невежественна, она верит в проклятия и в край, а заодно и плоскость земли. Последнее в то время, как уже совершено плавание Магеллана! Невежество и предрассудки губят людей, а не серебряные города!
Ноябрь 23-го числа
Матушка съела принесённую похлебку и кусок мяса в обед. Кто бы мог подумать, что наступит день и я буду радоваться таким обыденным вещам?
Замело дороги. Шепчет Инеш (опять её приметы), что в году этом будет зима лютая и долгая. Где-то там, на снежных дорогах, Владислав, а, быть может, он ещё в Московии, ведёт разговоры с жестоким царем Иоанном. Как трудно и мучительно пребывать в неизвестности и не иметь возможности что-то с этим сделать! Как много я бы отдала за мгновение нашей встречи и его взгляд.
Ноябрь 27-го числа
За всеми бедами и заботами я совсем забыла о высказанном некогда желании продолжить занятия науками точными, а потому явление учителя сегодняшним днём было крайне неожиданно и удивительно. Нет, случалось и до него приходить учёным мужам, оказавшимся в затруднительном денежном положении, но никто из них не задерживался более чем на два часовых круга. Стоило им только узнать и уточнить, что не ошибка есть обучение панны, а не молодого пана, как они тут же отказывались далее продолжать эту ателлану[1]. Они снисходительно-пренебрежительно советовали мне выбросить подобные глупости из головы, покуда слишком далеко они не зашли. Изучение наук точных женщиной — самая великая нелепость, какую им доводилось слышать. Имя той же Гипатии[2], по всему видимому, им ни о чем не говорит. Впрочем, нет, о! Они бы как раз указали на то, что она закончила плохо, подтвердив тем самым их предупреждения! Высокомерные павлины, о которых даже одно воспоминание вызывает глубокую досаду и злость!
От появления очередного учёного мужа я не ожидала ничего иного и нового. К тому же, следует признать, мои желания ныне потеряли свою ценность, мне следует заниматься делами более значимыми: рассудить чем именно затыкать щели (мох или солома?), выбрать какие продукты, подходящие к концу, а от того требуемые закупки, закупать надобно и прочее, прочее, прочее. Я планировала отказать сразу, ибо учитель нам более не требуется. Однако, войдя в зал, я поняла, что не протяну больше и дня, если не разбавлю эти самые дни чем-то более занимательным, чем дела хозяйственные и безотлагательные. Могу признаться этим страницам, что я молилась, пока он улыбался и изъяснялся, чтобы не случилось как во все прошлые разы. Что ж, мои молитвы были услышаны.
Его имя Ян из Вальберштайнов, и он единственный из известных мне мужчин, кроме отца и Владислава, кто не поднял на смех моё желание и не посоветовал о нём забыть. Он друг Адама, который и порекомендовал предложить панне в моем лице свои таланты в науках точных и арифметических. Он обучался в Пражском университете, а после несколько лет в только основанном Alma mater jenensis[3], как он сообщил, перейдя на латынь. Он молод, скромен и вежлив.
Он мой новый учитель.
Декабрь 1-го числа
Пришла зима, она торжественно вступила в свои владения, заморозила дороги и реки. Известий от Владислава нет. Смотря на стаи пролетающих птиц, я думаю: как было бы хорошо оказаться одной из них, обернуться голубем, и до Московии долететь.
Птицы свободны! А я написала по настоянию матушки и от её имени старшему пану из Яричей, что мы будем весьма рады видеть его и его сына у нас в гостях по весне. Матушка решила, что он достойная меня партия. Свадьбы принято играть осенью, а потому, быть может, я могу уповать на свободу хотя бы до неё?
Декабрь 4-го числа
Матушка первый раз вышла из своих комнат, она нашла нас с Яном в библиотеке, где мы как раз вели разговор о прогрессиях, о коих в одном из своих трудов весьма любопытно излагал пан Штифель, с которым, как оказалось, Ян знаком лично. Он был профессором Яна в Йене, где ныне и живёт, и они до сих пор состоят в переписке. Мне показали последнее письмо профессора, в котором были высказаны интересные рассуждения относительно сопоставления арифметических и геометрических прогрессий, благодаря которым можно было бы облегчить долгое и сложное исчисление. Мы спорили о правоте и возможности подобных теорий, когда вошла матушка. Судя по её речи и тону, Ян произвел на неё хорошее впечатление, что меня очень радует. Не хотелось бы, чтобы ещё с ней у