в круг его влияния также входили самопровозглашенные «реформаторы», чьи заявленные цели заключались в борьбе с коррупцией, повышении собираемости налогов, маркетизации экономики, реструктуризации промышленности и поощрении конкуренции в недавно монополизированных секторах[363]. Среди этих «реформаторов» были Е. Т. Гайдар, Б. Г. Федоров, А. Б. Чубайс, С. В. Кириенко, Б. Е. Немцов и др. Премьер-министр В. С. Черномырдин до своего увольнения в 1998 году лавировал между лагерями. Ельцин сознательно занял в своем президентском и правительственном «судилище» место выше двух основных группировок. Он настраивал их друг против друга, оставляя за собой роль «верховного арбитра». Обе группировки хотели, чтобы Россия оставалась открытой для Запада, не в последнюю очередь потому, что интересы обеих требовали непрерывного получения займов от МВФ и Всемирного банка. Таким образом, они объединились в противостоянии изоляционистским и реваншистским силам в парламенте. Но когда те ослабевали или речь шла о не касающихся их вопросах, «олигархи» и «реформаторы» чаще всего были готовы перегрызть друг другу глотки[364].

В результате этой новой комбинации политических сил слова «радикальная реформа» приобрели новое значение. В 1992–1994 годах, в период пребывания Ельцина на вершине власти, они означали прорыв в новую систему Однако в 1996–1997 годах Ельцин пересмотрел свою программу, усилив роль постепенного прогресса в рамках созданной им новой системы. В этом контексте «радикальная реформа» стала означать конкретные политические мероприятия – легализацию собственности на землю, улучшение собираемости налогов, снижение коррупции, бюджетные ограничения, стабилизацию обменного курса рубля, – которые, как казалось, соответствовали требованиям для получения кредитов МВФ, хотя иногда (но не всегда) противоречили укоренившимся материальным интересам олигархов. Поскольку и олигархи, и реформаторы выступали за получение кредитов МВФ, один наблюдатель даже пришел к выводу, что разногласия между ними были инсценированы с целью манипулирования аудиторией на международной арене [Hough 2001].

Учитывая усиление олигархов и их связь как с правительственными чиновниками, так и с представителями организованной преступности, реформистские мероприятия имели гораздо меньше шансов изменить экономический порядок, чем программа макроэкономической стабилизации 1992 года и программа приватизации 1992–1995 годов. Это привело к тому, что наблюдатели восприняли второй срок Ельцина у власти преимущественно как фарс. Подобно тому как Брежнев в течение своих последних шести лет у власти использовал прогрессивную риторику, руководя при этом углубляющимся застоем, Ельцина также изображали цинично произносящим правильные слова, не делая ничего, чтобы попытаться изменить реальную ситуацию[365].

Хотя мы не можем точно знать, что было на уме у Ельцина, маловероятно, чтобы он оценивал свои действия в таком ключе. Как обсуждалось в главе второй, Ельцин всегда жил на грани, всегда стремился к риску, считал своим предназначением вести страну к земле обетованной [Ельцин 1994: 84, 197; Ельцин 1990: П][366], ненавидел брежневский застой и горбачевские полумеры. Вряд ли он согласился бы на то, чтобы просто держаться за власть в условиях системного застоя на фоне личного одряхления. Верно, что в последние годы он постарел и утратил здоровье. Но он был усталым и больным и тогда, когда решил баллотироваться на второй президентский срок, причем не из-за денег; личные материальные блага, похоже, никогда не мотивировали этого человека. В собственном сознании, судя по риторике его президентской кампании, он по-прежнему считал себя одновременно гарантом против коммунистической реставрации и проводником в прогрессивное будущее[367].

Это не должно удивлять; лидеры склонны развивать самооценку и некое собственное видение. Ельцин когда-то считал себя и старался выглядеть великим революционером, а затем и великим строителем системы. Он, вероятно, после 1995 года не осознавал пределов своих возможностей изменить структуру интересов, но он проводил свою кампанию за переизбрание на основе идей стабильности и прогресса, хотя и в рамках созданной им системы. Его модель поведения в 1997–1998 годахможно рассматривать как модель сбитого с толку, но решительного лидера, пытавшегося исполнить свои обещания, но обладавшего лишь ограниченным пониманием политики и узким диапазоном интуитивных реакций на разочарование.

В то же время Ельцин был прирожденным политиком, действующим в слабо институционализированной системе. Он не мог быть уверен, что обезопасил себя от смещения с должности, только потому, что подтвердил свою власть на публичных выборах. Он также не мог ожидать, что уход в отставку будет для него приятным, если его все еще можно будет привлечь к судебной ответственности за нарушения, якобы совершенные во время президентства. Поэтому на время операции на сердце он передал контроль над «ядерным чемоданчиком» премьеру Черномырдину. Но одним из его первых действий после прихода в сознание было возвращение контроля над «чемоданчиком» и подтверждение того, что исполняющий обязанности президента больше не нужен; еще одним – отставка Лебедя, его советника по национальной безопасности. В общем, весь второй срок Ельцин был занят как решением политических дилемм, так и защитой своей личной политической безопасности.

После того как в начале 1997 года он выписался из больницы, пережив приступ пневмонии, оставшуюся часть второго срока Ельцина можно разделить на два периода, разделенных финансовым кризисом августа 1998 года. В течение первого периода Ельцин проводил политику, в которой «движение вперед» уравновешивалось со стабильностью. Во второй период (сентябрь 1998 года – декабрь 1999 года) он сосредоточился главным образом на поддержании стабильности, в значительной степени признал свою неспособность на дальнейшее реформирование системы и активизировал поиск стратегии собственного ухода. После финансового кризиса возросли угрозы его личной безопасности: импичмент, принудительная отставка и судебное преследование его и членов его семьи за коррупцию. Стратегия ухода Ельцина была направлена на поддержание социальной стабильности с одновременным созданием политических условий, которые обеспечили бы ему достойный выход в отставку и иммунитет от судебного преследования.

Балансирование между стабильностью и реформами (февраль 1997 года – август 1998 года)

Осенью 1996 года, в свете недееспособности Ельцина, ведущие политики начали готовиться к очередной президентской гонке. Лебедь, Зюганов и другие вели себя так, словно считали скорую кончину президента неминуемой. Политическая атмосфера, казалось, воспроизводила экстремистскую риторику первого тура президентских выборов 1996 года. Таким образом, Лебедь и Зюганов публично призывали Ельцина уйти в отставку. Оба в апокалиптическом духе вещали о предстоящих волнениях среди рабочих, о мятеже в армии, о конфронтации с Украиной и о злобных планах США в отношении России[368]. Другой потенциальный кандидат в президенты, мэр Москвы Ю. М. Лужков, тоже включился в гонку, сделав весьма провокационные заявления о правах России на Крым[369]. Без кота мышам раздолье, а мыши и правда резвились, движимые комбинацией амбиций и стимулов, встроенных в избирательную систему: она предполагала проведение новых президентских