Бебеня, не прощаясь, убрался.

Деревнин вздохнул с немалым облегчением.

Позавтракав, они с Михайлой изловили извозчика и поехали к Кремлю: Деревнин – на Земский двор, а Михайла – к себе в Посольский приказ. И день прошел довольно мирно – если не считать, что в приказную избу ворвался некий обиженный человек с намерением все крушить и всех истребить. Человек был силен, выводили вчетвером.

И вечер был спокоен, и ночь также, и утром подьячий поднялся радостно, помолился в охотку. Не то чтобы он забыл о замыслах казахского воеводы и ногайского князя, но в душе надеялся, что оба степняка – хоть молоды, хоть могут сгоряча всякой дури наговорить, но, глядишь, и одумаются, и не захотят брать приступом Крымский двор.

Днем оказалось – нет, не передумали. Деревнина встретил на Торгу Бебеня и молча сунул в руку грамотку. Там было написано: собрать кого положено в дорогу, чтобы к рассвету были готовы, а прочее – как сговаривались. Посторонний человек такую записку бы не понял, а вот Деревнин понял и покачал головой: ох, молодо-зелено…

По зимнему времени отправить человека с обозом в Казань было несложно. Вот только Жанаргуль и ее парнишек следовало посадить в сани или возок, что уж там степняки придумали, где-нибудь подальше от Москвы, хоть бы и в Ростокине, мало ли что. На Земский двор годуновские люди, да и вообще никакие люди, ни русские, ни казахские, в поисках беглянки не приходили, но это еще не значит, что ее никто не ищет. Но когда по приказу Годунова станут раскрывать убийство Якуба – и побег обнаружится…

Стало быть, первая задача – убрать из дому на ночь Михайлу.

Совесть у подьячего была. Двор, который ему подарили, стоил столько, что просить еще денег на расходы у степняков было бы даже непристойно.

Завернув в бумажку двадцать копеек, Деревнин поспешил в Посольский приказ и отыскал там сына с Никитой Вострым.

– Скучаете, молодцы? – спросил он, хотя писцам там было не до скуки. – Никитушка, в ваши-то годы только тешиться да забавляться. Вот, прими. Купите оба вина, заедок, товарищей позовите, а то и… ну, ты и без слов все разумеешь… Не все ж трудиться. Делу – время, да ведь и потехе – свой час.

В Кремле, где было полно приказной молодежи, и про то все московские шалавы знали, не составляло труда сговориться с шустрой вдовушкой или с непутевой женкой, чей муж на всю зиму убрался в Архангельский острог или еще подалее.

– Будет исполнено! – бойко доложил Никита. Деревнин был уверен, что Михайла поплетется за Вострым, куда тот позовет, хоть к зазорным девкам, хоть в церковь на панихиду. Может статься, после лихой ночки он вновь пожелает жениться. Причину его отказа подьячий не понимал, довод «застыдился» не признавал – ему донесли о кое-каких шалостях сыночка, и он, посмеявшись, отвечал доносчику: это-де пусть Михайла батюшке на исповеди докладывает, отец его воскормил-воспитал, сын в совершенных годах, сам со своими грехами разберется.

Домой Деревнин возвращался один. Приехав, первым делом велел позвать к себе Зульфию. Татарочка прибежала, и Деревнин объяснил ей положение дел.

– Неохота мне ехать в ту Казань, – прямо сказала девушка. – Да еще по морозу.

– Послужи князю с воеводой, а они тебя наградят, – ответил подьячий. – Будешь в Татарской слободе богатейшей невестой.

– Мне и без того Ази-ханум приданое обещала. И жениха хорошего ищет.

– Жанаргуль не знает татарского языка, без тебя там пропадет.

Зульфия опустила голову.

– Но пусть к приданому десять рублей добавят, – подумав, сказала она.

– Я чай, и больше добавят.

Тогда татарочка повела Деревнина в горницу.

Жанаргуль сидела на полу со своими мальчиками. Перед ними была раскрытая книга, на страницах – арабская вязь; Деревнин понял, что она – из коробов с добром, присланных Ораз-Мухаммадом. В руке у Жанаргуль была маленькая костяная указка, которой положено водить по строкам. Старший, Саид, читал нараспев, младший, Адиль, следил за указкой.

– Скажи ей – пусть собирается. Спозаранку поедет с детьми в Казань. Там она будет безопасна, никто до нее не дотянется, – велел Деревнин.

Зульфия перетолмачила на казахский язык.

Жанаргуль, согнувшаяся над книгой, выпрямилась и сказала одно-единственное слово:

– Жок.

– Нет, она не хочет. – Зульфия вздохнула.

– Скажи – если ее увезут, мы сможем вытащить с Крымского двора ее мужа, не беспокоясь, что с ней и детьми что-то стрясется.

Зульфия перевела, и ответ был:

– Жок.

– Если люди, которых подкупил Кул-Мухаммад, исхитрились и выследили, как сюда приезжали князь Урусов и воевода Ораз-Мухаммад, они могут совершить налет и выкрасть ее с детьми. Когда Бакир узнает, что ее поймали, он еще хуже себя оговорит, обвинит себя во всех смертных грехах, лишь бы не тронули ее и парнишек. Давай, толмачь! – грозно рявкнул подьячий. – Скажи – в Казани она будет ждать мужа.

Жанаргуль ловко встала и посмотрела подьячему в лицо. Потом задала вопрос.

– Она хочет знать: есть ли в Москве другое место, где можно спрятаться? – спросила Зульфия.

– Москва велика, да ведь и годуновские проныры не дураки…

– Она не хочет уезжать слишком далеко от отца своих детей. Может быть, ей пожить у нас в Татарской слободе? – предложила Зульфия. – Наши ее не выдадут.

– А за деньги?

– Она наша сестра.

Тут Деревнин вспомнил магометанский обычай звать всех женщин сестрами, а мужчин – братьями.

– Ваши, из Татарской слободы, исправно служат боярину Годунову. Об этом спроси свою хозяйку – она тебе расскажет про Якуба, который обещал ее вывести с Крымского двора за деньги, но куда бы привел – одному Богу ведомо.

Имя Якуб Жанаргуль опознала и недовольно фыркнула. После чего между ней и татаркой завязался непонятный Деревнину спор.

– Она мне не верит, – сказала Зульфия. – Она уже никому не верит, кроме князя и Ораз-Мухаммада. И тебе не верит.

– Мне не верит – а сама хочет остаться здесь? – удивился подьячий.

– А куда она пойдет? Больше она тут никого не знает, – объяснила Зульфия.