уступала место ловкости. Казаки, зная, чем всё кончится, с усмешкой наблюдали за поединщиками. Понял это и здоровяк, но были в нём злоба и самолюбие, и он продолжал осыпать есаула ударами. Тот, решив кончать, со свистом закрутил шашкой вокруг головы соперника, концом зацепил его плечо, и тот с проклятиями бросил оружие под ноги. Наехавшие на него с двух сторон лошадьми Заглобины взяли его, завернув руки за спину. Всё было кончено. Яростный гвалт затихал. Лишь кое-где наиболее непримиримые пытались добиться своего, но попытки пресекали казаки, яростно стегая те и другие стороны. Внимание есаула привлекла группа молодых людей, кричавших что-то, перебивая друг друга, отчаянно жестикулируя, и, как ему показалось, смотревших в его сторону. К стремени подошёл, вытирая рукавом косоворотки потный лоб, широкоплечий, с рыжеватой бородкой и аккуратно подстриженными усами человек лет пятидесяти с пытливыми серыми глазами.

— Вас можно поздравить, есаул, с приобретением новых родственников, — мягким приятным голосом сказал он. — Прислушайтесь, что кричат они вразнобой, и обратите внимание на их жесты: они объявили вам, что не успокоятся, пока не отрежут вам голову. С нынешнего дня они ваши кровники, есаул. Вам знаком этот варварский обычай?

— Да уж, приходилось знакомиться, правда в иных местах и при других обстоятельствах, — досадливо поморщился Евгений Иванович.

— Позвольте представиться, господин есаул, — продолжил незнакомец. — Егор Иванович Потылицын. Учитель по профессии, когда-то сосланный, а теперь уж нет: все сроки прошли. Крестьянствую, учу грамоте сельских детишек, школу дома открыл, ко мне малыши даже из соседних деревушек прибегают, интересно им.

— Очень приятно познакомиться!

Зорич с любопытством взглянул попристальнее, подумав, какой, однако, человек, в такой среде столько лет, а не потерял себя, умница.

— Меня зовут Евгений Иванович. Род моих занятий налицо — служу отечеству. Егор Иванович, а вы знаете этих людей? — качнул головой в сторону продолжавших что-то выкрикивать парней, до которых уже добрались казаки, добросовестно охаживая их плётками.

— Да, как же, мы всё знаем друг о друге, столько лет соседствуем, да и встречи, подобные этой, случаются.

— И часто? — удивился Евгений Иванович.

— Слава богу, нет, да и по обстоятельствам не таким серьёзным, — улыбнулся, показав ровные зубы, Егор Иванович. — Тот красавец, которого вы так красиво и убедительно переиграли, и эти, — показал на парней, — один род. Они костяк, основа кулачной власти во всех трёх аулах. Они привыкли жить, заставляя работать на себя простых людей, связывая их долговыми обязательствами и прочими хитростями. Ведь то, что случилось причиной этой бойни, их рук дело. Они, кровью связывая, заставляют людей служить себе. Вы посмотрите на этих бедолаг, — показал рукой Егор Иванович на группы горцев, которых казаки, отделив от мужиков, согнали в сторону, — бедные, несчастные люди: кому пообещали списать долг, кому дали денег, кому помогли собрать калым, записав к себе в рабы навечно. Всё очень просто, а у них нет выбора. — Егор Иванович досадливо махнул рукой.

Тем временем подъехавшая из города машина медпомощи — новейшая, модная вещь — выгрузила наружу двух ражих санитаров и молоденькую врачиху, которые принялись оказывать помощь пострадавшим. Подъехал Корф с бригадой следователей и опричники Жлуктова. Одни стали опрашивать участников побоища, другие — свидетелей, которых набралось полсела: плачущих женщин в поисках родственников по мужской линии, шамкающих стариков и бабок, навязывающих следователям Корфа свои, самые достоверные версии случившегося.

Со стороны аула подъехали несколько седобородых всадников и вереница телег, скромно и безмолвно ставших поодаль, терпеливо ждущих, может, хоть раненых домой отпустят. Жара полудня спала. Солнце покатилось вниз, медленно удлиняя тени. Подул ветерок. К понуро опустившим головы сидящим людям или без сил лежавшим на затоптанном песке шли бабы с вёдрами. Бабы поили всех, смотрели жалостливо, злоба ушла, всех объяла тоска и печаль по случившемуся. Зорич подошёл к сидящему в стороне от земляков в изодранной, истлевшей от пота рубахе молодому парню. Тот, подняв голову, глянул в лицо большими, чёрными, полными слёз глазами. Разглядел в них Евгений Иванович такую бездонную глубину отчаяния, что от сочувствия защемило сердце. Растолкав удивлённых казаков, шагнул к примолкшим разом наглецам, развалившимся на земле в подчёркнуто небрежных позах, оглядел их полным лютой злобы взглядом и — «Куда делось светское воспитание и хороший тон?» — вспоминая, удивлялся сам себе Евгений Иванович — проговорил, задыхаясь:

— Я вас уничтожу всех, сукины дети!

Совсем к вечеру, к удивлению Евгения Ивановича, предварительное расследование было на скорую руку завершено. Зачинщиков, по дружному опознанию местных очевидцев, в ряды которых рвались сельские всезнающие бабушки, но тщетно — Корф был строг, — и среди них главного, того самого поединщика, Омара, как оказавшего вооружённое сопротивление власти и подавшего дурной пример для подражания окружающим, взяли в оковы, усадили в конфискованные на время телеги аула вместе со стариками и возничими и отправили в городскую тюрьму на предмет дознания. Братишек Омаровых отпустили, так как все их земляки подтвердили, что тут они оказались совершенно случайно, по недоразумению. Мужики отмолчались, зная, что нет смысла ввязываться. Все подобные истории кончались ничем. Опешивший от такого разбирательства есаул на вопрос «Что это такое, в самом деле?» получил ответ от Корфа:

— Чего ты удивляешься, мил друг? Ты посмотри на их физиономии! Никто не стоял в стороне. Трое убитых, раненых — со счёта собьёшься! А посмотри на эту кучу оружия! Фрол сказал, что у Омара шашка-гурда, кинжалы ещё дедовские. Такие перебранки у них здесь в моде, без них они жить не могут! Чуть что — стенка на стенку. Ты что, хочешь, чтобы я отправил их всех на каторгу?!

Признав себя неправым, Зорич молча согласился. Убитого отправили в аул похоронить до захода солнца. Двоих — в село рыдающим жёнам. Парнишку, того самого, Жлуктов после недолгих торгов с Корфом по просьбе есаула отпустил. Тот, радостный, бегом кинулся к телеге навстречу раскинувшему руки старику-возничему. Село, переживая случившееся, ещё не легло спать, когда уже затемно казаки покинули Песчаную под что-то весёлое, Егоркино, со свистом и прибаутками.

* * *

— Ядвига сказала: «Битюги эти — першероны», — опасливо косясь на двери, говорил Фрол Иванович есаулу. — Работают на пилораме. Стволы из леса таскают. У хозяина контракт с лесничеством: строевой лес на доски распускает, а сухостой — на дрова. А хозяин лесопилки аккурат против места, где собачонка в дыру под землю провалилась.

— Помню, как же, —