— Так ведь это тогда он ещё с двумя с верёвкой прибежал, будто знал, что понадобится, — удивился Фрол недогадливости есаула. — Мы тогда младшего на верёвке вниз спустили, он тогда пёсика и достал. Узелок-то, Евгений Иванович, и завязывается! Всё к одному!

— Молодец, Фрол Иванович, всё очень доходчиво изложил, — похвалил есаул. — Будем думать теперь, как начать. Никому ни слова.

— Обижаешь, Евгений Иванович! — покачал головой Заглобин. — Само собой! Не впервой же!

— Ну-ну, это я просто так, — ушёл в себя есаул, очень заметно задумавшись.

Фрол Иванович, сознавая значимость момента, тихонько вышел, беззвучно прикрыв за собой дверь. И тут же вернулся.

— Извините, Евгений Иванович, Ядвига ведь говорила ещё, что тот, который рябой лицом, был не раз у хозяина лесопилки.

— Откуда же она знает всё это, твоя Ядвига?

— Да её подружка там в прислугах служит.

— Благодарю за службу, казак. Хорошее дело ты сделал!

— Рад стараться, Евгений Иванович! Доброго здоровия! — заключил Фрол Иванович и вышел.

— Ай да Ядвига! — встав из-за стола, подошёл к окну есаул. — Вот всё и складывается, а я-то голову ломал: чего искал Домницкий в ресторане? Я ведь не знал тогда, что золото — дело рук конфедератов, а ведь поверил Астафьеву, что это не их рук дело. Домницкому не графиня была нужна, не его поля ягодка — «Элизабет» — вот в чём дело! А ставки слишком велики, чтобы довериться Муру, этому пройдохе. Упустил я из виду Диану, а ведь собирался переговорить о ней с Александром, да что-то помешало. Если Домницкий вышел с нею на контакт, что возможно, то я уверен — Диана своего не упустит. Надо поторапливаться с этим делом.

Но, как всегда, по житейской мудрости — загад не бывает богат — всю неделю, по выражению Корфа, социалистов лихорадило. Отголоски событий в центре, как это уже было, докатились и сюда. Видел Исидора Игнатьевича есаул урывками, встречаясь в коридоре, да пару часов на совещании у Загоскина. Не то что поговорить — словом перекинуться некогда. Казаки днями на улице. Сопровождали демонстрации с разного цвета флагами и разного пошиба участниками. Оттого и требования у митингующих были разные. В основном политические. У Загоскина за закрытыми дверьми собирались через чёрный ход сыскари Корфа, кроме неизменного Семёна Ивановича, который обязательно заглядывал через дверь к Зоричу и, если заставал его там, говорил всегда что-то приятное. Но это случалось редко, так как казакам вменялись, по выражению ехидного Корфа, охранно-сторожевые функции и он днями проводил время, сопровождая толпы на улицах, благо погода благоприятствовала. Приходил домой поздно, из-за стола перебирался на диван, брал в руки газету, не успев пробежать глазами содержание, ронял её из рук и отдавался дрёме. Оберегая его покой, Анна иногда теряла бдительность, и из детской быстро-быстро на четвереньках выбирался Дима. Добравшись до дивана, ловко вставал на ноги и вцеплялся крепко пальцами спящему отцу в его гордость — усы. Трудно понять, чем они ему понравились, но его первая удачная попытка привела бравого есаула по пробуждении в состояние жуткого конфуза, а Аннушку рассмешила до колик.

К концу недели, как всегда, тщательно выбритый и надушенный, с подарками явился Александр. С Дианой не встречался давно, видел мельком в кондитерской где-то на Театральной. Поздоровались, и только. Александру ситуация в стране мнилась угрожающей, чаепитие заканчивалось воспоминаниями о спокойной доброй Франции. Анна смотрела умоляюще на есаула, тот, как всегда, отмалчивался. Такие разговоры повторялись при каждом посещении брата, в той или иной вариации. Если год назад Зорич не очень-то прислушивался к его доводам, то теперь с удивлением обнаружил в себе некую двойственность, находя согласие с некоторыми его доводами. К тому же Аннушка сообщила, что ей кажется: а вдруг вторая кроватка в детскую понадобится? К тому же Егор сообщил Фролу Ивановичу, что дважды видел подозрительных неподалёку от дома Зоричей. Если раньше отметавшего всякую граничащую с проявлением слабости осторожность есаула подобное лишь позабавило бы, то теперь чувство ответственности за семью насторожило. Зная, на что способны фанатичные кровники, он понял, что они перешли от слов к делу. «Ну что ж, — подумал он хладнокровно, — примем ответные меры».

Поутру следующего дня после кровавой драмы начальник управления собрал в своём большом кабинете с портретом государя в полный рост все службы для анализа ситуации и принятия мер для предотвращения подобного в будущем — так дословно было объявлено им первыми же фразами. В отсутствие есаула, надзирающего за порядком на улицах города, Жлуктов имел неосторожность сообщить пребывающим в неведении коллегам, бестактно прервав шефа на полуслове, что вот, мол, до чего дело дошло, экстремисты правого крыла из местных аборигенов имели наглость заявить, что есаулу Зоричу они, видите ли, объявляют кровную месть. «А дальше-то что? Нам теперь что, ходи и оглядывайся? Сегодня есаулу, а завтра мне, так, что ли?!» Осталось неясным, как ответил бы Загоскин на его возмущённый монолог, потому что случилось вот что.

Сидевшая рядышком Колокольцева Наталья Петровна, присланная центром для внедрения новых идей в работу следственной группы Корфа, невысокая, худенькая, скудогрудная, тщетно пыталась обратить на себя внимание мужчин собрания пирамидой волос и не вызывающим ничего, кроме жалости, очень смелым декольте, не упустила случая заявить о себе. Пискляво вскрикнув, она закатила маленькие глазки под лоб и аккуратно, не доставив неудобств соседям, сползла со стула прямо под стол. Собрание, само собой, взяло паузу. Галантный Владимир Андреевич извлёк Наталью Петровну наверх. Попытка усадить её обратно на стул не удалась. И отнёс её Жлуктов на диван и уложил там. Привели в себя инфантильную барышню нашатырём. Поклонницы бравого есаула, охотницы за мужскими черепами из числа сотрудниц управления, мечтая внести Евгения Ивановича в реестр своих побед, проигнорировали жалкую попытку молоденькой, переглядываясь между собой и ехидно ухмыляясь.

Злободневное совещание запомнилось благодаря этому казусу, так как протокола собрания не велось в силу его секретности, а темы его менялись только датами и временными промежутками. Правда, ближе к обеду уже, когда актуальность события потеряла остроту и сидевшие за длинным столом разбились по интересам каждого из отделов, всплыла-таки тема, заставившая всех оживиться. Задремавший было старейший из сыскарей Лукин Тарас Евграфович с головой, дико заросшей волосами, торчащей вперёд порыжевшей бородой и пучками волос из ушей и на кончике мясистого носа, разбуженный громко сказанной фразой: «…Плохо вот,