Карнавал? Карнавал? Карнавал?

Где-то посреди праздничной площади высоко воздета мачта. На ней болтается связка проводов. Рядом на земле неподвижно сидят двое с прижатыми к ушам телефонными трубками.

Присоединяйтесь к ним.

Внезапно один дергает головой и говорит соседу:

– Слышу зуммер: длинный, длинный, короткий, длинный, длинный.

Сосед говорит:

– Значит, ровно час пятьдесят пять.

Сверяют часы. Разбегаются. Один направо, другой налево. Слышно, по всем рядам орудий проносится: «Точное время час пятьдесят пять и десять секунд».

Карнавал?

Но играющие дети притихли.

Шепот прекратился.

То и дело слышен полусдавленный голос: «Час пятьдесять семь». Спустя время: «Час пятьдесят восемь».

Карнавал? Это выталкивание из себя цифр почти сводит с ума.

Словно вспышка в воздухе: «Пятьдесят девять…»

И вот… и вот нет больше ни ночи, ни высоты, ни леса, ни орудий, ни людей. Всё растворяется в самом ужасающем грохоте, который когда-либо извергался из-под земли. Всё, что видно, – единый сноп огня длиной в сотни метров и шириной в сотни метров.

Это она – операция «Анна», пятнадцатое июля 1918-го, два часа ночи.

16

Поскольку мы сейчас приближаемся к завершению текущих крупных сражений на Западе, чей ход привел нас к значительным успехам и большой победе, нам уже не стоит опасаться каких-либо неожиданностей со стороны Фоша, тем паче что наши мартовские успехи уже выбили инициативу из рук Антанты, разорвав и парализовав оперативную армию генерала Фоша. Но самый главный наш успех в том, что мы обратили в ничто планы противника на 1918 год и у него уже нет возможности перехватить инициативу.

(Пресс-конференция, Берлин, 8 июня 1918 г./ Курт Мюзам. Как нас обманывали, с. 113)

17

Перед первой линией орудий 3/253 в яме сидят Бретт и Райзигер. Засели здесь за десять минут до двух часов. Начиная с двух часов яма постоянно освещена красноватым пламенем. Вспышки вырываются из стволов передовых орудий метрах в пяти над их головами.

Оба знают: торчать здесь бессмысленно. Гигантскую машину, пришедшую сейчас в движение, никакой силе в мире уже не поправить, не остановить.

Грохот столь сильный, что непонятно ни слова, даже если стоишь в нескольких сантиметрах от кричащего прямо в уши. Поэтому оба просто молча сидят, глядя перед собой. С собой есть расписание, время от времени они сверяются с часами. Вот сейчас, как известно, девятая батарея ведет огонь по французской батарее двести семнадцать, это займет еще пятнадцать минут, после чего французская батарея превратится в груду грязи и крови. Сейчас одновременно восьмая барабанит по французской пулеметной огневой точке «Леопольд» – всего пять минут, но этого достаточно, дальше она может перенести огонь на три деления влево и бить еще четыре минуты по сапе «Сента», затем еще два деления влево – по вершине большого укрытия «Эмиль», отчетливо видном на аэрофотоснимке. Сверим по часам: ага, теперь огонь всех трех батарей сосредоточен на вражеской тяжелой батарее «11 Людовик». По расписанию это займет двенадцать минут. Здесь сработает только газ. Надеюсь, командиры батарей не забыли заранее отложить снаряды с зелеными крестами.

Райзигер корчится от дизентерийных болей. Время от времени бросает список, ложась пластом. Капитан не обращает на это внимания. Встаем обратно, продолжаем наблюдение.

Залпы батарей – лучший способ полностью забыться. А если уж у тебя жар, от этой вспышки и от этого грохота кровь становится еще горячее. И правда, такое состояние, словно лихорадка только усилилась. Становишься легким, очень легким, будто плывешь, пока проклятая боль не делается слишком острой, придавливая к земле.

Сверимся с расписанием. Следим за часами: сейчас будет то, сейчас будет это, точно по врагу, точно и определенно. Ни одна тварь не уйдет. Совершенно немыслимо, чтобы там могло остаться в живых хотя бы одно живое существо.

Батареи работают всего час. Но, без преувеличения, уже сейчас ни один враг не остался в живых.

Райзигер смотрит на Бретта. Тот похлопывает себя по колену, смеясь. Райзигер знает, о чем он думает: сказочная война! Пехоте теперь можно позавидовать. Можно смело отправляться на прогулку, пока небо голубое. Наверняка им не встретится ни одного человека.

Что ж, давайте, еще три часа.

Итак, еще три часа. Но если вдуматься, жутко: трижды по шестьдесят минут – сто восемьдесят минут. Еще сто восемьдесят минут этого ужасного грохота, рева и ярости. Болят не только уши. Постепенно становишься всё более безразличным к происходящему. Представляешь, как толчок воздуха от каждого залпа бьет в грудь. Сто восемьдесят минут, за которые… сколько выстрелов делается в минуту? Рассчитать невозможно. Да и не стоит. Как ни вслушивайся, ничего не различить. Это не то, что одна пушка стреляла бы сто или тысячу раз – тут беспрестанно, беспрестанно ревет бесконечный вал.

Когда же он замолкнет?

Боль в ушах усиливается. Запихиваешь вату. Но вскоре вытаскиваешь, когда чувствуешь, что ее будто запихивают тебе прямо в мозг. А еще боль в груди.

И вот, словно крошечные пули, по всему телу, по всей коже – боль. Покалывание, жжение и покалывания. Не объяснить. Словно сам воздух раскололся и обрушился на тебя.

А у Райзигера снова и снова приступы дизентерии, ужасное ощущение жжения в теле. Он уже два дня ничего не ел и ему не разрешали ничего пить.

Приходит безумная жажда.

Становится еще хуже, когда прекрасно знаешь, что найти хоть каплю воды невозможно. Двигаться вообще не можешь. Выбраться из ямы в ближайшие несколько часов совершенно невозможно. Даже если выползти и лечь на землю на животе, тебя просто сожжет вспышкой из стволов ближайших орудий.

Что остается? Часы и расписание. Следить, что делает батарея, откуда стреляет орудие. А если хочется, можно повоображать, как там дела у солдат, у офицеров.

Вдруг приходит в голову: а противник стреляет, что ли, в ответ? Определить невозможно. Тем ужаснее мысль: а если он выстрелит, кто тут останется жив? Потому что укрытий нет. Никто на это не рассчитывал.

Райзигер глядит на капитана. Тот, наконец, закурил сигару, сжимая ее до хруста зубами. Добрый знак. Вроде бы он счастлив и чувствует себя нормально. Райзигер завидует ему: насколько он крепче. Даже теперь может курить.

Пять утра. О господи, еще целый час.

Райзигер постепенно понимает: напряжение уже настолько невыносимо, что требуются усилия, чтобы внезапно не вскочить и не побежать. Неважно куда и зачем.

У тех, кто сейчас заправляет орудиями, дела получше. Даже если враг ответит: хоть есть чем заняться. Сидеть без дела – вот что