— Что там такое, женщина? — спросил Ле Шатон, в один миг спрыгнувший с диванчика, стоило мне открыть письмо господина Визатиса.

Ванда тоже была здесь, но делала вид, что всё её внимание поглощено только размалыванием листьев кислицы в каменной ступке.

— Это просьба вернуться, — догадалась я ещё до того, как прочитала содержание письма. Да и письмом его называть можно было с трудом:

«Возвращайтесь, нам стоит больше узнать друг друга. Например, я буду ждать вас сегодня вечером к семи. Экипаж пришлю».

От растерянности я даже сразу не нашла что предпринять. С одной стороны, надо бежать к Кестеру и показать ему письмо, а с другой, торопиться не стоило. Он лицо заинтересованное.

Позовёт к себе — скажу.

— Можно с вами посоветоваться?  — робко спросила я, предчувствуя недовольство хозяйки. Ванда не любила, когда её тревожили по чужим делам, её не касающимся.

— Если по травам, то спрашивай. А в любви я тебе не советчица.

— Да какой любви?! — нарочито беспечно спросила я, но сама слышала, что фальшивлю, как расстроенное пианино. — Тут советов не надо, я решила ни к кому не привязываться. Буду как вы.

Какое-то время Ванда молча толкла траву, и я слышала лишь чавканье Ле Шатона, любопытство которого было ослаблено очередной сдобной булочкой, и сердитое постукивание каменного пестика о дно ступки.

Потом, устав от моих настырных поглядываний в её сторону, хозяйка неторопливо вытерла руки свежим полотенцем, им же отёрла пот со лба и села за стол, жестом показав, чтобы я поставила чайник.

— Будем булочки есть? — оживился Ле Шатон. Последние недели он ни на шаг от нас с Вандой не отходил. Как утверждал алхим, не только по заданию создателя, но и из чистой симпатии.

— Ты уже свою умял. Будет с тебя, а то лопнешь. Ух, бока какие стали, не ухватишь, — хозяйка делала вид, что сердится, но я-то видела, что ей приятно общество зверя.

Она даже перестала видеть в нём только алхима, магическую сущность, на время принявшую физический облик, а стала относиться, как к прибившемуся к дому щенку. Неказист, бестолков, а выгнать жалко. Пусть хоть долгими вечерами развлекает.

Когда я вернулась из кухни с дымящимся чайником, они оба сидели за столом. Ванда ворчала на Ле Шатона, вздумавшего было поставить лапы на стол и стащить кусок капустного пирога. Это, конечно, не булочка хозяйки и не змея, но тоже пойдёт.

— Стара я, видно, становлюсь, — продолжала бурчать Ванда, когда уже угомонила алхима, шлёпнув его по наглой рыжей морде полотенцем. — Раньше, увидев такое, давно бы тебя за шкирку взяла — и за порог! И больше бы ты, разбойник, носу сюда не сунул.

— Что ты, женщина, разве ты не видела стариков?! Ты совсем ещё юна по сравнению с этими сгорбленными людьми, — Ле Шатон сказал это с таким искренним возмущением, что Ванда захохотала, а потом, порывшись в сумке, достала одну сладкую булочку, припасённую с домашних запасов, и положила в тарелку перед зверем.

Подумала немного и, вздохнув, добавила к его трапезе ещё одну.

— Давай чай пить, София, и рассказывай, что тебя тревожит.

— Вот, этот от господин прислал, к которому мы с Рысью ездили накануне. Я не хочу ему лгать. Да и тип он крайне неприятный. Можно, я с вами в Плауполис вернусь?

Начала я бодро, чётко очерчивая свою позицию искренней, хоть и безродной девицы, а закончила чуть ли не с молящими интонациями, снова почувствовав себя маленькой девочкой, с отчаянием смотрящей вслед очередным усыновителям.

Иногда бездетные господа приходили в приют, желая облагодетельствовать сироту, но либо они хотели девочку помладше да с хорошим магическим объёмом ( будто здесь водятся такие!), либо смотрели так, будто выбирают не воспитанницу, а собаку, которую посадят на цепь возле дома.

И всё же до десяти лет я надеялась, что однажды в приют вернутся за мной настоящие родители. И я всё им прощу.

Они заберут меня домой, где в шкафу моей комнаты будут висеть красивые наряды с розовыми и белыми бантиками, а на туалетном столике стоять флаконы с детской карамельной водой. Но никто не пришёл.

Теперь уже поздно. Я понимала, что, даже если встречу настоящего отца, не смогу сдержать горечь, изъевшую мою душу за столько лет!

А вот к Ванде бы в услужение вернулась  с удовольствием. Мне ещё столько предстоит узнать о её, нет, не ремесле, а даре, что и нескольких лет не хватит.

— Никогда не думала, что скажу это кому-нибудь, но я была бы этому рада. Отвыкла уже сама на рынок за травами ходить, да и глаз у тебя зоркий, примечаешь в нашем лесу разные редкости. Травы, опять-таки, с тобой говорят, большой травницей бы могла стать, кабы не этот сверху.

Хозяйка скривила губы и выразительно посмотрела на потолок.

— Да он мечтает от меня избавиться! — фыркнула я не хуже Ле Шатона и принялась быстро убирать со стола, чтобы никто не заметил, как дрожат мои губы. — Всё в прошло, разошлись наши пути-дороги. Сколько у него таких дурочек было, имена всех и не помнит, наверное!

— Почему и имя не помнит? Он во сне часто тебя зовёт, — Ле Шатон походил на сытого котяру, съевшего миску сметаны. А когда я пристально на него посмотрела, стал непонимающе таращиться по сторонам. — Ну, он же мой создатель. Призвал меня в этот мир, вот я его и чую. И слышу иногда, когда он спит.

— Это магическое поле. Днём Рысь его контролирует, а ночью, видимо, нет, — вставила Ванда и приказала алхиму продолжать.

— Да я и всё уже сказал. Больше не знаю.

Я схватила опешившего от такой ласки алхима и прижала его к груди так сильно, что он сердито запыхтел.

— Прости, Ле Шатон, это я от избытка чувств. Пойду, покажу Кестеру записку господина Визатиса. Всё равно узнает, что он мне написал.