представителей прессы, чтобы общаться с ними, по выражению Вишневского, в более «живой непринужденной форме». Подобные мероприятия, кроме того, позволили бы советским представителям манипулировать реакциями иностранных корреспондентов. Он считал, что советской стороне необходимо заранее выдавать пресс-корпусу сокращенные изложения своих речей. По словам Вишневского, так делают американцы, французы и британцы, «и если мы это не сумеем обеспечить, мы этим себе повредим». Он просил Руденко помнить, что главная цель Нюрнбергского процесса – повлиять на международное общественное мнение[763].

Не все в Нюрнберге смотрели так благодушно, как Вишневский, на отношения между обвинением и прессой – и на публичное обращение документов до представления их суду. На организационном совещании Трибунала 5 февраля все главные обвинители, включая Руденко, подняли тревогу из-за того, что много документов для служебного пользования утекло в международную прессу. Месяцем ранее Джексон разослал своим сотрудникам письменную инструкцию, запрещающую свидетелям и подсудимым давать интервью прессе. Фактически никто не пытался проводить в жизнь этот запрет или пресекать утечки информации в прессу от других членов американской делегации. Все знали, что подчиненные полковника Бертона Эндрюса в нюрнбергской тюрьме стабильно снабжают западных журналистов рассказами о подсудимых[764].

Подходило время для советских речей, и Руденко приказал своим помощникам вести строгий учет всех доказательных материалов. Он и Горшенин в последние недели добавили к советскому обвинению новые и сенсационные документы и не собирались делиться ими раньше времени. Среди этих документов был так называемый меморандум Бормана, излагавший гитлеровские планы использовать славянские народы для рабского труда после войны, чтобы восполнить потери немецкого населения[765]. Из ознакомительного экземпляра вступительной речи Руденко Джексон узнал, что советская сторона нашла в Германии архив Бормана. Он попросил у Руденко разрешения взглянуть на эти бумаги, где, как он подозревал, есть «множество документов», относящихся к американскому обвинению[766]. Руденко проигнорировал эту просьбу, точно так же как Джексон ранее игнорировал многочисленные просьбы советских обвинителей.

Французы только начали подытоживать свои обвинения, а в Нюрнберге уже раскручивались новые интриги. Прошел слух, что гипотетическое «фашистское подполье» Германии – о котором много рассуждали – планирует нападение на нюрнбергскую тюрьму. В понедельник 4 февраля на крышах Дворца юстиции и нюрнбергской тюрьмы, а также внутри здания суда появились американские охранники с пулеметами, а американские войска заблокировали дороги, ведшие в город. Пока французский заместитель главного обвинителя Эдгар Фор предъявлял свидетельства о нацистской расовой политике в Западной Европе, члены советской делегации собирали сведения о предполагаемом заговоре. Тем вечером Вишневский доложил в Москву: американская контрразведка обнаружила в районе Нюрнберга тайник со взрывчатыми веществами и заключила, что группа бывших эсэсовцев сговорилась освободить нацистских вождей[767].

Затем на той же неделе французы представили информацию о расхищении произведений искусства в оккупированной Западной Европе, а разговоры об угрозе нападения на Дворец юстиции не прекращались. Вишневский сообщил главному редактору «Правды» Петру Поспелову, что в одной местной газете опубликовали иную версию истории о заговоре: согласно ей, какая-то группа антифашистов планировала совершить нападение с целью убийства подсудимых[768]. Вскоре американские власти объявили, что все это было ложной тревогой: они пришли к выводу, что куча динамита, обнаруженная в районе Нюрнберга, осталась со времен войны[769]. Советские представители не знали, что и думать. Кармен решил, что, возможно, существовала реальная угроза нападения. Он также счел одной из причин переполоха то, что назвал «любовью американцев к сенсациям»[770]. Маленькая побочная драма как нельзя лучше взвинтила общее настроение перед выступлением советских обвинителей.

Тем временем в Москве Сталин и комиссия Политбюро занимались последними приготовлениями к советским речам. Самое главное: Сталин дал добро на предложение Горшенина и Круглова привезти в Нюрнберг генералов Паулюса и Бушенхагена для личной дачи показаний. Советские руководители видели, что американцы укрепили свои позиции и захватили внимание публики, неожиданно выставив свидетелями бывших нацистов, и решили поступить так же. Руденко, пока был в Москве, допросил этих пленников и согласился с мнением НКВД, что они готовы дать «необходимые показания» о нацистском заговоре с целью ведения агрессивной войны. НКВД должен был курировать их перевозку в Германию[771].

Сталин также провел кадровые перестановки в комиссии Вышинского. Ею по-прежнему руководили Вышинский и Горшенин, а третьей фигурой после них стал заместитель прокурора СССР Григорий Сафонов (с богатым опытом службы в советских военных судах). Дипломат и профессиональный пропагандист Михаил Харламов сменил Льва Кузьмина в роли посредника между комиссией и пресс-корпусом. Маньковского вывели из комиссии (после того как он пытался добиться командировки в Нюрнберг для своей дочери, московской юристки) – и Трайнин, таким образом, остался единственным в Нюрнберге советским экспертом по международному праву[772].

В четверг 7 февраля французы закончили свои выступления. За ними выступил британский помощник главного обвинителя Мервин Гриффит-Джонс, подытоживший обвинения против Гесса (которого теперь представлял Альфред Зайдль, адвокат Франка) по Разделам I и II. Гриффит-Джонс посвятил выступление знаменитому полету Гесса в Шотландию и его заявлениям, что это была миротворческая миссия для снижения вероятности войны. Гриффит-Джонс предъявил доказательства того, что Гесс предложил сепаратный мир не из сострадания к будущим жертвам, а с той целью, чтобы Германия могла сконцентрировать войска против России. Он напомнил суду об изобильных доказательствах того, что подсудимые строили планы вторжения в Советский Союз уже в ноябре 1940 года. Гесс как заместитель Гитлера не мог оставаться в неведении об этих планах[773]. Руденко тоже собирался поднять тему немецкого вероломства во вступительной речи советского обвинения, назначенной на следующее утро.

* * *

Наконец настал долгожданный момент: советские обвинители должны были появиться на сцене в главной роли. В ожидании, когда французы закончат, Вишневский засыпал Поспелова телеграммами, где предсказывал, что советские выступления будут «безусловно важными, интересными и боевыми». Незадолго до того советская и американская делегации приватно посмотрели фильм о нацистских зверствах, смонтированный студией Кармена в Москве, и Вишневский написал Поспелову, что более убедительных свидетельств нацистских преступлений до сего дня еще не было. Затем он сообщил, что встречался с ключевыми сотрудниками советской делегации и несколько продвинулся на фронте пропаганды. Советские журналисты занимались организацией пресс-бюро; советские юристы согласились проводить пресс-конференции (но не делиться документами до предъявления в суде); а Руденко пообещал держать советскую прессу полностью в курсе работы советского обвинения[774].

Весь предыдущий месяц альянс между странами-обвинителями в Нюрнберге продолжал распадаться. На смену ему шел нарастающий раскол между Британией и США, с одной стороны, и Францией и СССР – с другой. Но это было еще не все. Советские представители научились у западных держав