что он изучает «действительно подлинные доказательства». Покровский воспринял это как оскорбление. Он настаивал, что советское обвинение следует прецеденту – ранее американские обвинители предъявляли фотокопии, не встречая возражений[785]. Это двойные стандарты?

Трибунал объявил перерыв на обсуждение этого вопроса, и, когда судьи вновь собрались, они признали, что Покровский прав. Трибунал действительно принимал фотокопии от других стран-обвинителей. Теперь судьи на ходу выработали правило: по возможности Трибуналу всегда следует представлять оригиналы документов. Если это окажется «невозможным» или «крайне неудобным», Трибунал примет фотокопии. Но к каждой фотокопии должен прилагаться сертификат, удостоверяющий, что копия точна, а оригинальный документ аутентичен. Трибунал примет советские фотокопии с условием, что сертификаты придут впоследствии[786].

Покровский закончил выступление, но советская сторона взяла на заметку этот казус. Советские обвинители хорошо знали, что у некоторых из их документов не было необходимых сертификатов. Более того, внезапная озабоченность Лоуренса происхождением предъявленных документов означала, что Трибунал, возможно, сомневается в аутентичности некоторых советских доказательных материалов.

Следующим утром, в субботу, Покровский перешел к эпизоду с нападением Германии на Польшу – и снова подчеркнул вероломство нацистов. Он показал, что немецкие руководители выпускали клятвенные прокламации о дружбе с Польшей, а сами тайно готовились к войне[787]. Здесь советские обвинители ступали на особенно зыбкую почву, потому что все понимали, что толчок ко вторжению нацистов подал советско-германский Пакт о ненападении. Более того, советские войска вторглись в Польшу с востока через две недели после того, как нацисты вторглись в нее с запада, под предлогом защиты местных украинских и белорусских меньшинств. Тем не менее выступление Покровского обошлось без скандалов.

Начало советских выступлений стало праздником для всех делегаций в Нюрнберге, потому что оно означало, что процесс близится к концу. Вечером 9 февраля американский комендант нюрнбергской тюрьмы Эндрюс устроил ужин в честь советской делегации. Советские судьи Никитченко и Волчков присутствовали и слушали исполнение малоизвестной оперы Джузеппе Верди «Un Ballo in Maschera» о заговоре против короля Швеции в XVIII веке[788]. Участники вечеринки пили, танцевали и общались по-дружески – а именно на такое панибратство хмурили брови советские руководители в Москве.

Тем же вечером в Советском Союзе, в московском Большом театре, Сталин произнес свою первую послевоенную публичную речь в ознаменование победы над фашизмом. Он говорил о мире, полном угроз; он объявил, что Советскому Союзу необходимо укрепляться в экономическом и оборонном отношении. Эта речь служила напоминанием советскому народу, что жертвы все еще требуются. Американские и британские дипломаты, в том числе Джордж Ф. Кеннан, американский поверенный в делах в Москве, интерпретировали ее как боевой клич, «обращенный к разделенному миру». Американские эксперты по России предупреждали об угрозах со стороны советского тоталитаризма и экспансионизма и сомневались, что мир сохранится в будущем[789].

* * *

Советские обвинители были готовы продолжить свои выступления с утра понедельника – в запасе у них имелся сюрприз. В середине субботы Руденко в частном порядке известил судей, что советское обвинение планирует вызвать двух свидетелей для дачи показаний о немецких преступлениях против мира: фельдмаршала Фридриха Паулюса и генерала Эриха Бушенхагена[790]. Паулюс, автор плана «Барбаросса», был немецким офицером самого высокого ранга среди находившихся в советском плену. Он командовал немецкой 6-й армией под Сталинградом и сдался Красной армии в январе 1943 года. Руководители Германии хранили пленение Паулюса в тайне от немецкого народа. Они объявили, что тот погиб в бою, и похоронили его как героя; на самом деле гроб был пуст. Бушенхаген, бывший начальник штаба немецких войск в Норвегии и бывший командир 57-го корпуса армии Паулюса, был взят в плен советскими войсками в Румынии в сентябре 1944 года[791].

И Паулюс, и Бушенхаген сотрудничали с НКВД во время заключения в Москве. Паулюс дал НКВД показания о немецких планах вторжения в Советский Союз. Бушенхаген снабдил НКВД информацией о германо-финском военном сотрудничестве, которая послужила в январе 1946 года доказательным материалом на процессе над финскими государственными деятелями, обвиненными советской стороной в развязывании войны против СССР[792]. Руденко лично допрашивал обоих свидетелей, когда незадолго до того побывал в Москве; вскоре затем советские агенты тайно переправили обоих в Германию[793].

Ил. 29. Неожиданный советский свидетель фельдмаршал Фридрих Паулюс во время перерыва. 1946 год. Источник: ГАРФ. Ф. 10140. Оп. 2. Д. 154. Л. 3. Фотограф: Виктор Тёмин

Утром понедельника 11 февраля Покровский закончил свою речь о преступлениях против мира. Говоря о немецких планах вторжения в Югославию, он предъявил два решающих документа. Первым были письменные показания немецкого генерала Александра Лора, где он рассказал об отданных ему Герингом приказах подготовить воздушную атаку против Югославии. Вторым была заверенная копия протокола допроса Паулюса, проведенного Руденко в Москве. Покровский зачитал показания Паулюса о том, как Гитлер и генерал-полковник Франц Гальдер в марте 1941 года поручили ему координацию стратегической подготовки совместного германо-венгерского нападения на Югославию[794].

Затем Покровский уступил главную роль Николаю Зоре, которого Сталин лично выбрал на роль обвинителя по разделу о планировании и ведении агрессивной войны. Зоря начал с обсуждения плана «Барбаросса» и зачитал отрывок из протокола допроса генерала Вальтера Варлимонта советским следователем в ноябре 1945 года в нюрнбергской тюрьме. Варлимонт, служивший в Оперативном отделе Верховного командования, показал, что в июле 1940 года узнал от генерала Альфреда Йодля о подготовке Гитлером войны против России[795]. Затем Зоря предъявил показания Паулюса о его участии в составлении и реализации плана «Барбаросса». Это не был отрывок из протокола допроса Паулюса, проведенного Руденко, который только что цитировал Покровский; это были показания, которые Паулюс дал НКВД. Как и ожидала советская сторона, защита опротестовала этот документ на том основании, что это фотокопия без необходимого сертификата. Зоря согласился представить сертификат позже. Затем не моргнув глазом он предложил вызвать Паулюса как свидетеля[796]. Полевой смотрел, как все вначале застыли при звуке имени Паулюса, а затем «все пришло в судорожное движение». «В этом, всегда таком тихом зале стоял базарный шум», – писал он впоследствии[797]. Трибунал ушел на перерыв.

Когда слушание возобновилось, судьи разрешили Зоре вызвать Паулюса, чтобы того допросил непосредственно Руденко. Через пару минут пристав ввел Паулюса в зал суда. Кармен отметил, что тот высокого роста, строен и одет в синий костюм, сидящий на нем «очень складно, по-военному». Паулюс молча сел на свое свидетельское место. Он выглядел спокойным и невозмутимым. Подсудимые, напротив, пришли в смятение. Геринг что-то кричал Гессу, Йодль и