Шрифт:
Закладка:
Де Ментон говорил четыре с половиной часа. Он рассказал, как нацисты опустошили Францию и остальные страны Европы, и призвал к правосудию – тщательно обойдя щекотливую тему французского коллаборационизма. Чтобы общество двигалось вперед, руководителей нацистской Германии нужно признать виновными и наказать за «смерть миллионов людей и разорение множества народов», заявил он. Принципиально важно, чтобы Трибунал осудил и нацистскую «агрессивную войну», и аморальные деяния, совершенные Германией в ходе войны. Он призвал Трибунал вписать приговор «в историю международного права как решающий документ»[733].
Речь де Ментона отличалась от других вступительных речей тем, что он задержался на вопросе коллективной вины, которого избегали и Джексон, и Шоукросс. Он объявил, что приговор Трибунала будет иметь принципиальное значение для перевоспитания немецкого народа, который много лет «отравляли нацизмом» и его расовой мифологией. «Первое осуждение нацистской Германии вашим Высоким Трибуналом будет первым уроком для этих людей и станет лучшей отправной точкой для переоценки ценностей»[734]. Де Ментон по собственному опыту во Франции знал, что денацификация будет долгим и трудным делом и потребует бескомпромиссной борьбы с наследием прошлого. Эта речь стала его прощанием с Нюрнбергом: на другой день он выехал во Францию, чтобы активнее участвовать во внутренней политике в качестве депутата французского Национального собрания. В качестве главы французского обвинения его заместил Огюст Шампетье де Риб (тоже бывший участник французского Сопротивления).
Пока де Ментон призывал к перевоспитанию всего немецкого народа, как минимум одного из американских обвинителей все сильнее беспокоила идея коллективной вины и ее потенциальное влияние на будущее Европы. 23 января помощник главного обвинителя Роберт Кемпнер (глава группы по контрдоказательствам американского обвинения и сам беженец из Германии) сказал Джексону, что суд над такими нацистскими организациями, как СС, гестапо и СА, стал острой политической темой в Европе – и особенно в Германии. Он отметил, что в каждой семье в Германии, вероятно, был «хотя бы один член СС или СА»; если кормильца арестуют как военного преступника, вся семья окажется в нищете. Кемпнер добавил, что в США существует оппозиция суду над фашистскими организациями. Антисоветские газеты осуждали такой подход как «тоталитарную технологию» и предупреждали: после объявления указанных организаций виновными последуют массовые депортации немцев в Советский Союз на принудительные работы[735].
Конечно, именно американская, а не советская сторона требовала – и даже настаивала, – что бороться со всеохватной нацистской преступностью необходимо посредством суда над организациями в Нюрнберге. Джексон, Сэмюэл Розенман, Мюррей Бернайс и другие считали, что суд над организациями – лучший способ раскинуть широкую сеть виновности, не осуждая автоматически весь немецкий народ. Более того, СССР в деле принудительного набора рабочей силы не зависел от нюрнбергских приговоров и не дожидался их. Несколько месяцев назад на Потсдамской конференции Сталин, Трумэн и Эттли договорились, что каждая страна будет взимать репарации со своей собственной оккупационной зоны в Германии. Советские власти депортировали немецких военных преступников из своей оккупационной зоны для принудительного труда в СССР еще до Потсдама – и были готовы продолжать эту практику независимо от исхода суда над организациями. Конечно, Джексон все это знал, но также понимал и то, что эти газеты отражают довольно распространенное отношение и к Советскому Союзу, и к МВТ вообще.
В течение нескольких месяцев Джексон получал сообщения, обвиняющие СССР в совершении военных преступлений и преступлений против мира. Он давно опасался, что участие Советского Союза в судебных процессах может поставить под угрозу легитимность Трибунала. Начался третий месяц процесса, и все это казалось возможным. 21 января Люциус Клэй, заместитель главы американской военной администрации Германии, написал Джексону о слухах из Польши, что советская сторона совершила массовое убийство в Катыни. Клэй отметил, что поляки не хотят углубляться в этот вопрос, чтобы не создать проблему в отношениях с Советским Союзом, который оккупировал их страну[736]. Джексон понял, что прорыв на публику информации о Катыни лишь вопрос времени.
Через несколько дней Кемпнер еще более усугубил тревоги Джексона, сообщив, что защита собирается использовать доказательства советских планов вторжения в Польшу, чтобы ослабить обвинение. Кемпнер переслал записку «антисоветского немецкого политика» Арнольда Рехберга, отправленную им в редакцию «Ди нойе цайтунг». Там содержались подробности о секретном протоколе к советско-германскому Пакту о ненападении, сообщенные со слов Фрица Заутера (адвоката Риббентропа, только что им уволенного). Рехберг в этой записке заявлял, что Гитлер не хотел начинать войну, но «красные вожди» уговорили его, предложив разделить Польшу. Кемпнер подсказал Джексону, что защита Риббентропа, вероятно, будет подчеркивать важность этих секретных протоколов, согласно которым «Германия и Россия поделили между собой сферы влияния на востоке Европы»[737]. Известия Кемпнера не особенно удивили Джексона, который и так ожидал «политических атак» защиты на Францию, Британию и СССР в связи с обвинениями в «агрессивной войне». Но все равно перед ним встали трудные вопросы. Как реагировать, когда защита попытается привлечь внимание к секретным протоколам и советскому вторжению в Польшу в публичном суде? Будет ли защита советских секретов в интересах Соединенных Штатов?
К тому времени Руденко был глубоко посвящен в тайную историю советско-германского сотрудничества. Но в данный момент он непосредственно занимался тем, что Сталин назвал величайшей угрозой со стороны защиты: утверждением, будто операция «Барбаросса» была превентивной. Руденко вернулся в Нюрнберг как раз перед речью де Ментона; с собой он привез новые доказательства советского обвинения и приказ напрямую выступать против любых аргументов защиты о превентивной войне. Он поручил советским переводчикам заняться переводом новых доказательств на немецкий для подачи в Трибунал и выделил им в помощь сотрудников госбезопасности и Чрезвычайной государственной комиссии[738]. Переводчикам требовалась дополнительная помощь, поскольку НКВД и Смерш продолжали присылать свидетельские показания и новооткрытые документы, относящиеся ко всем четырем разделам Обвинительного заключения[739].
Пока Джексон размышлял над проблемой советских военных преступлений, а Руденко готовился к выступлению в суде, французы продолжали выдвигать свои обвинения. Речи французов, в том числе речь помощника главного обвинителя Жака Герцога от 18 и 19 января о принудительном наборе рабочей силы во Франции, произвели сильное впечатление на американцев и британцев. Тейлор
