Про дедулю упоминаний куда больше, но главным образом они связаны с его многолетней работой юристом. О жизни в фермерской школе Фэйрбридж и уж тем более о причастности моих бабушки с дедушкой к убийству, случившемуся там, нет ни слова.

Впрочем, и о самом преступлении я ничего не нашла. Ни одной криминальной новости за время их жизни на ферме. Уж наверняка такое событие не осталось бы незамеченным, но нет ни заметки в газете, ни некролога, ни объявлений. Может, бабуля сделала признание в момент помутнения рассудка. Недаром же она говорила, что от боли у нее мысли путаются. И все же странно говорить такое, если это неправда, даже в ее обстоятельствах.

Дома страшный бардак. У меня не хватило сил на уборку, а теперь уже поздно. Прячу выстиранные вещи, валяющиеся на диване, в корзину и заталкиваю ее в спальню. Кто-то стучит во входную дверь, и я спешу открыть, по дороге приглаживая волосы обеими руками.

Приехали родители. По дороге они забрали дедулю с бабулей. Тетя Шарли несколько недель назад вернулась в Новую Зеландию. Мне очень не хватает ее добродушного нрава и примирительных реплик, снимающих общее напряжение, когда разговор заходит в тупик. Но мы справимся. Во всяком случае, я пытаюсь себя в этом убедить.

Мама передает мне форму для запекания, обернутую полотенцем:

– Держи. Ба приготовила свой фирменный рис с цыпленком и абрикосами.

У папы в руках пакет.

– А вот турецкий хлеб, продукты для салата и немного имбирного пива. Только салат надо еще приготовить. Но где?

Целую их в щеки и благодарю за угощение:

– Спасибо! Пап, иди сюда, покажу тебе, где кухня.

Освобождаю для него место на кухонном островке, даю доску, нож, миску. Папа достает из пакета свежие овощи и принимается за приготовление своего шедевра. Вообще они с мамой никогда не были кулинарами. Если их повар уезжал или брал больничный, мы ели барбекю из цыплят с салатом, домашнюю пиццу на тортилье, такос или пасту с песто. Мама предпочитала блюда, которые легко можно состряпать минут за десять.

Теперь же, по прошествии лет, она и вовсе оставила всякие попытки готовить и переложила это бремя на папу, если только он не вел ее в какой-нибудь пафосный ресторан или на дипломатический фуршет.

– Дедуля, как я рада тебя видеть! – восклицаю я и обнимаю его.

Он тоже крепко прижимает меня к себе.

– И я тебя, Кнопка!

Как же здорово встретиться с ним вне стен дома престарелых. У него радостный, энергичный вид, и на миг я даже забываю о тумане, который почти беспросветно окутывает его сознание.

Мама уже смешивает имбирное пиво, соки и кубики льда, найденные в морозилке, в миске для пунша, которую я выставила на скамейку.

– Спасибо, мам. Я как раз собиралась сама его приготовить, но твоя помощь очень кстати.

– На здоровье, милая. Скажи, если еще что-нибудь надо сделать.

Видеоняня издает писк. Мама тут же ставит бутылку с апельсиновым соком и расплывается в улыбке:

– Кто это там у нас проснулся!

– Сменю ему памперс и вынесу сюда, пусть со всеми поздоровается, – говорю я.

Когда я прихожу в комнату, Броуди лежит в кроватке, крепко зажмурившись. Личико у него красное, он вот-вот разразится воплями. Зову его по имени, и он тут же перестает морщиться, открывает глаза, успокаивается. Бережно беру малыша на руки, продолжая ласково с ним разговаривать.

Пока я меняю подгузник, он резво дергает голенькими ручками и ножками – радуется, что наконец можно полежать голышом, освободиться от одежды, пусть и совсем недолго. Потом я наряжаю его в мой любимый синий костюмчик с пуговицами-обманками спереди – в нем сынишка выглядит настоящим джентльменом! – и несу на кухню.

Мама тут же забирает Броуди у меня из рук и принимается ворковать и агукать. Неужели она была такой и в моем детстве? Что-то не припомню в ней материнской нежности, хотя, возможно, я слишком строго ее сужу.

– Кто это у нас такие пухленькие щечки наел? – спрашивает папа, заглядывая маме через плечо и корча рожицы.

– Это нормально, он же растет, – замечаю я, набирая тарелки и приборы, чтобы вынести их на улицу.

Наконец мы заполняем едой барную стойку, оборудованную на заднем крыльце, получается что-то вроде импровизированного буфета. Стол тоже готов, все гости на улице, дружелюбно болтают друг с другом.

– Спасибо, что приехали, – говорю я нарочито громко, чтобы все отвлеклись от своих разговоров. – Я пригласила вас, чтобы отпраздновать рождение Броуди, а заодно побыть вместе, пока мама с папой не вернулись в Париж.

– Поддерживаю! – добавляет Бен с дружелюбной улыбкой и поднимает над головой бокал с пуншем.

Мама с папой смотрят с одобрением, хоть и немного смущенно.

– Мы тоже очень рады вот так собраться, – говорит папа. – Как ни крути, здорово вернуться в страну Оз.

Ужин идет как по маслу. С восторгом наблюдаю, как папа с бабулей что-то обсуждают, то и дело макая кусочки турецкого хлеба в соус курицы с абрикосами. Это блюдо бабуля готовит уже несчетное множество лет, и похоже, оно пробудило в папе ностальгические чувства.

Дедуля увлечен разговором с Беном. Я безмерно благодарна мужу за сочувствие, терпение и любовь, которые он проявляет к человеку, играющему в моей жизни такую большую роль.

Мама протягивает мне бокал пунша и садится рядом.

– Прекрасный ужин, Миа.

– Спасибо, мам. Так здорово, что вы снова дома. – Хотя «дом» – это сильно сказано. Родители толком и не жили на австралийской земле еще с тех пор, как я была совсем маленькой. На глаза наворачиваются слезы, в горле встает ком. Меня раздирают чувства, да еще гормоны шалят и нехватка сна делает свое дело. Последние дни мне сложно контролировать эмоции. Стараюсь взять себя в руки. Что толку реветь из-за любого намека на сентиментальность?

– Есть вероятность, что после окончания парижской командировки папа уволится из министерства и мы насовсем вернемся в Брисбен. Мы много говорим об этом.

Новость потрясает меня до глубины души, но я стараюсь не показывать изумления. Я не ждала такого поворота событий в ближайшее время. Папе уже шестьдесят, но я думала, что он прослужит в Министерстве иностранных дел и торговли еще лет пять. Он обожает свою работу, его все знают и уважают. Это огромная часть его жизни, и без нее папу даже представить сложно. Кем он станет, когда сложит с себя полномочия генконсула, господина посла, дипломата с пронзительно-голубыми глазами, человека, который знает, что сказать в любой ситуации – если только она не касается