есть. Перед старыми беспомощными родителями, которых нельзя забывать, перед любимыми, которых невозможно предать, перед детьми, о которых надо заботиться. Нельзя переступить через близкого, когда речь идет о его спасении, когда от твоего — только от твоего — присутствия зависит: жить ему или умереть. Когда поданные тобой стакан воды, лекарство, тарелка супа продлят его жизнь хотя бы на сутки — это счастье. И это — крест, который надо нести до конца. Это — часть судьбы, ее печать. Но только часть, Нина, не вся судьба! А ты хочешь запечатать всю жизнь, чтобы сохранить ее видимость. Ты хочешь оплатить собой покой своего мужа. Заметь, не жизнь — всего лишь его комфорт. Не слишком ли велика цена? Твое счастье — в обмен на иллюзию. «Крепкая семья — надежная ячейка общества» — так тебя учили? Так это — крепкая, Нинуля, и семья, а не содружество полов.

Нина молча слушала, уставившись в одну точку.

— Васька меня не отпустит, — вздохнула она, — кроме меня, никто с ним такую жизнь не выдержит.

— Во-первых, что значит «не отпустит»? Ты что — вещь? Захотел — выбросил, захотел — оставил. А во-вторых, это — тест уже для него. Если любит тебя — отпустит, если себя — будет удерживать. Но одно я знаю точно: нельзя мостить дорогу в собственный рай костями близких. А именно твои косточки стучат под его ногами.

Они надолго замолчали.

— А как же дети? — нарушила молчание Нина. — Я не могу о них не думать. Ведь я их лишаю отца.

— Ты лишаешь их возможности наблюдать, как старятся в унылом симбиозе их родители. Ты лишаешь их тихого семейного болота, из которого наверняка им захочется пораньше вырваться. Дети не терпят лицемерия, рано или поздно они почувствуют, что у вас не семья, а фальшивка, подделка под нее.

— Ну, это ты уж совсем закрутила, — вяло возразила Нина.

— Не думаю.

— Что же мне делать? Ты думаешь, это так просто — изменить свою жизнь?

— Нет, конечно, я так не думаю. Всегда непросто принять решение, а уж такое — тем более. Но я, наверное, фаталистка. Ничто в этом мире не случайно. И твой приезд сюда не случаен, и ваша встреча. Кто-то наверху дергает нас за веревочки, направляя в нужную, одному ему ведомую сторону.

— Я люблю Ивара, — прошептала Нина. Для меня было бы счастьем прожить рядом с ним оставшиеся годы. Но мне почему-то не очень весело.

— Положись на свое сердце, Нинуля. И на разум. И на время. — Лара одобряюще сжала теплую ладонь. — Все это у тебя есть. А сейчас давай выпьем по последней, на посошок. Завтра я уезжаю. — Она разлила остатки вина по чашкам. Надеюсь, мы с тобой еще увидимся.

— Очень надеюсь, что не в последний раз сидим мы рядком и говорим ладком. Бляха-муха! Хорошая ты, Лариска! Хоть и красивая, а хорошая — это редко бывает.

— Не так редко, как ты думаешь, — улыбнулась Лариса. — Вот приедешь в Москву, познакомлю тебя с подругами. Обе — красавицы, а лучше их я никого не встречала.

— Некрасивых женщин вообще нет! — авторитетно заявила Нина. — Есть нелюбимые.

Следующий день заполнился покупкой подарков, кратким сбором дорожной сумки и обменом телефонов. Ташечка с Кашечкой взяли с нее клятвенное обещание побывать у них дома, Нина — позвонить.

— Спасибо тебе за все! — говорила она, целуя Ларису на прощанье. — Я обязательно тебе позвоню, когда решусь. — Глаза ее подозрительно заблестели. — Терпеть ненавижу бабские сопли! — И досадливо смахнула слезу, шмыгнув носом. — Позвони. А если черкнешь пару строчек — буду вообще счастлива.

Рига встретила ворчливо, хлюпая мокрым снегом и близоруко щурясь ранними сумерками. Лара вошла в купе, вежливо поздоровалась с попутчиками, сняла пальто и, аккуратно расправив, повесила на вешалку, где уже отдыхала чья-то черная куртка. Попутчики, двое мужчин, тактично вышли, дав ей возможность переодеться. Поезд дернулся, ее слегка качнуло. За окном поплыли махавшие рукой провожающие, носильщик с пустой тележкой, вагоны поезда, стоявшего на соседнем пути. Она забралась на любимую верхнюю полку и закрыла глаза. «Тук-тук», — стучали колеса, набирая скорость. Впереди ждала Москва. И новая жизнь. И старая, с которой предстояло еще проститься. И проблемы, которые ждали решения. Но теперь это не страшило. Кокон, в котором так долго дремало аморфное существо, лопнул. Начиналась другая жизнь.

Глава 22

Широкая мраморная лестница, покрытая красной ковровой дорожкой с зелеными полосами по краям, уверенно вела наверх — к судьбе. Счастливой или нет — время покажет. Выложенный светло-коричневой плиткой пол был потускневшим, но чистым, будто на улице не предзимье мокло, а жарилось сухое лето. Узор, над которым колдовали с плиткой создатели, потерял свою четкость, размылся, истоптанный каблучками шпильками и кожаными подошвами. Кое-где его изрезали трещины, точно преждевременные морщины не старое еще лицо. Но, оставаясь в каблучковом плену, он умудрился сохранить орнамент и радовал невзыскательный глаз. Слева у входа зачем-то громоздилась огромная кадка с искусственной пальмой. Здесь дизайнерский вкус, вероятно, отлучился на перекур, предоставив исполнителям полную свободу. Его доверие они, увы, не оправдали: пальма была тут явно некстати. Правда, «гении» дизайна слегка реабилитировались, развесив по стенам веселые кашпо с живыми вьющимися растениями и неплохие копии полотен известных художников. Однако, когда дело дошло до подбора, творческий пройдоха опять сплутовал. Отвалив в сторонку, он попыхивал папироской и наблюдал за стараниями своих подопечных, ехидно похихикивая: дескать, без меня вам, братцы, каюк, пропадаете «сам на сам». Его ехидство было вполне оправданным: тематика картин казалась несколько странной и, мягко говоря, слегка озадачивала. С правой стены на входящих влюбленных мрачно взирал «Демон», словно все происходящее здесь его совсем не радовало, а, напротив, навевало тяжкие мысли о бренности бытия и скоротечности счастья. Хмурый мыслитель ясно давал понять, что, прежде чем подняться вверх по лестнице, следует хорошенько подумать. Слева косился гордый красный конь с голым всадником. Жизнерадостная парочка звала, напротив, вперед, к действию, опрокидывая вверх тормашкам хмурые предостережения насупленного оппонента. Разводила спорщиков, будто рефери на ринге, роскошная хрустальная люстра, свисавшая с потолка. Окна обрамляли вишневые плюшевые шторы с кисточками на концах. Словом, если не придираться к загадочной настенной эклектике и закрыть глаза на пальмовую пародию, холл был великолепен. И оробевшая Юля, как все влюбленные, само собой, не обратила на эти огрехи ни малейшего внимания. Она крепко держалась за Юрину руку и восторженно озиралась по сторонам в поисках заветной двери.

— Простите, вы не подскажете, где можно подать заявление? — спросил Юрий у