Влад уже спал. Свет был выключен. Она вымыла щенку лапки, напоила кефиром и, раздевшись, легла рядом, стараясь не прикасаться к соседнему телу. Отвернулась к стене и уставилась в темноту широко раскрытыми глазами. Что с ним? Что случилось? Где ее Владик милый, спокойный, добрый, ласковый и любящий? Ее стена, ее зашита и поддержка… Может, у него серьезные неприятности, а он молчит и не хочет ее расстраивать? Может, он из-за чего-то сильно переживает, а она попала под горячую руку? Но зачем же так грубить, хамить? Она-то при чем? Использовать ее как громоотвод? А по-мужски ли это? Использовать жену для сброса отрицательных эмоций или снятия стресса (один хрен!) — значит признаваться в собственной мужской несостоятельности. И слабости. А нужен ли ей муж, для которого она — нянька, терпеливо сносящая капризы и топанье ножками? Мысли путались и сбивались. Это были не ее мысли, всегда такие четкие и ясные, верные помощники и советчики. В голове теснились испуганные и растерянные недоумки. Он никогда не был таким откровенным хамом. Даже тогда, после жалобы его жены в партком. Когда его чуть не поперли из партии — якобы за аморалку, а на самом деле за то, что имел мужество отстаивать свою любовь. Он только бледнел тогда и стискивал зубы — и улыбался. И был сильным и надежным. Что же с ним теперь?

— Васька, — шепнули в ухо теплые губы, прикоснувшись к мочке, — ну прости ты меня, дурака. Не знаю, что на меня нашло. Виноват, — его рука скользнула по плечу и, опустившись ниже, замерла на талии, — кончай дуться, малыш!

Васса закрыла глаза, притворяясь спящей. Из-под плотно сжатых век выкатилась соленая капля и шлепнулась на подушку.

Глава 21

30 октября, 1982 год

— Ты любил испанских сеньор?

— Нет.

— Ты любил испанских сеньорит!

— Нет.

— Ты любил русских женщин.

— Нет.

— Ты никого не любил?!

— Ты — единственная женщина в моей жизни, госпожа Колетта… — негромкий голос понизился до шепота. Над ней склонилось почти невидимое в темноте лицо. — Я бы хотел застыть в безвременье. Остаться с тобой навсегда. — Горячие губы, прикоснувшись к шее, мягкой удавкой сбили дыхание. — Я… хочу… тебя… — Прерывистый шепот обжег нежную ямку у горла и, бормоча что-то несвязное, стал удаляться — ниже, к груди, к животу, к бедрам. — Колетта… Девочка моя… Госпожа… — Губы горели огнем, опаляя кожу.

«Потом, — застучало в голове, — я все обдумаю потом. Позже… Я пойму… Я все решу…» Она отпустила на волю свои потерявшие стыд руки и губы. Их тела переплелись в одну пылающую, жадную, ненасытную плоть. Все изгибы, впадинки, выпуклости одного утонули в другом, горя и обжигаясь. Все путалось, вихрилось, вздымалось и опускалось, мучилось и наслаждалось и наконец взорвалось, перепутав небо и землю… Они лежали рядом, без сил, касаясь друг друга кончиками пальцев и медленно приходя в себя.

— Мы созданы друг для друга, — услышала она. — Я это понял сразу, как только впервые прикоснулся к твоей коже. Помнишь, как я поцеловал твою ладонь?

Ответ прозвучал не сразу.

— Есть очень красивый миф об андрогинах. Знаешь?

— Нет.

— Во времена Зевса жили некие существа — женомужи. Их звали андрогинами. Это были очень сильные физически и умные существа. И Зевс, боясь, что они могут его победить, рассек их пополам, а половинки разбросал по всему свету. Чтобы они не смогли соединиться. С тех пор каждая половинка ищет свою. И, найдя ее, тесно сплетается с нею, страстно желая срастись.

Он долго молчал. Наконец спокойно заметил:

— Красивый миф. Ты думаешь, это случается?

— Наверное. Иногда людям удается найти о другую половину. Но это бывает очень редко, я думаю. Еще реже им удается срастись. Честно говоря, не уверена, что это вообще возможно.

— А если эти половины находят друг друга слишком поздно?

— Если эго действительно половины одного целого для них категории времени не существует. Есть только вечность, а понятия «рано» или «поздно» весьма относительны.

— А мы?

— Что — мы?

— Что ты думаешь о нашей встрече?

Что она думает? Да ничего она не думает! Ее хваленая сдержанность, рассудительность, ее здравый ум — все полетело к черту, пропало, сгинуло в его руках, губах и этих непонятных разноцветных глазах. Понятия она не имеет — рано они встретились или поздно. И почему? И не желает она сейчас ни о чем думать! Ее думки — впереди. Скоро. Вот они — уже теснятся на пороге. Сегодня, когда он уедет, тут же заявятся в гости. Вечерком заглянут — на чаек! Чтоб одной не скучно время коротать.

— Не ко времени.

— Не понял?

Она повернулась к нему лицом. «О Господи, даже в темноте заметно, что глаза разного цвета!»

— Я ничего не хочу обсуждать. Я ничего не знаю. Я ни о чем не хочу сейчас думать. У нас осталось двенадцать часов.

— А ты — сильная женщина. Боюсь, я с тобой пропаду.

— Как можно жить с такими разноцветными глазами? Тебе это не мешает?

— Мои глаза — зрячее других. Они увидели тебя. — Зеленовато-коричневая пара приблизилась вплотную и замерла, уставившись на другую — зеленую. — Двенадцать часов — это очень много. Целая жизнь. А может, и судьба.

Последнюю фразу она скорее почувствовала, чем услышала, — губами, лицом, кожей. И все повторилось сначала. Только жажда, с которой эти двое пили друг друга, была сильнее. Они проваливались в сон и просыпались оба внезапно, как от толчка. И опять любили друг друга. И никак не могли насытиться. В комнате стало сереть, потом — светлеть, потом робко заглянуло солнце. Кто-то тихо стучал в дверь. Кто-то ходил и говорил за дверью. В коридоре шумел пылесос. Но это была другая, прошлая, не их жизнь. Они не хотели туда возвращаться. А потом зазвонил будильник и короткая стрелка грозно указала на цифру «три».

— Тебе пора, — сказала она, — остался час. Тебе надо собраться и привести себя в порядок.

— Я уже собрался, — сказал он, — и мне не надо приводить себя в порядок. Я в полном порядке.

— У тебя через час электричка, — сказала она. — Ты не успеешь.

— Я не хочу успевать, — сказал он. — Пусть она уходит без меня.

— Ты не должен так говорить. Тебя ждут дела. И работа. И семья.

— Я хочу, чтобы меня ждала ты. — И он ласково, бережно и уверенно обнял ее.

И они опять любили друг друга. Целую вечность —