Он расплылся в счастливой улыбке и шутливо поклонился:

— Слушаюсь, госпожа Колетта. Позвольте подавать?

«Госпожа» присела на стул и, царственно взмахнув рукой, небрежно обронила:

— Подавай!

Подавальщик лихо развернулся и с размаху врезался в шкаф. Раздался глухой удар, из рук выпала экзотическая бутылка и замерла на паласе, банке повезло меньше — она потеряла крышку и редкие зеленые разводы засыпал крупномолотый темно-коричневый порошок.

— О ч-ч-черт! — выругался гость и, потирая лоб, уставился на хозяйку.

Он стоял перед ней — большой, самоуверенный, сильный человек, — и на его лице были растерянность и детская обида. Это несоответствие показалось таким забавным, что она не выдержала и расхохоталась.

— «Беда, коль пироги начнет печь сапожник, а сапоги тачать пирожник». Не умеешь прислуживать — не берись!

— Тебе хорошо смеяться, а знаешь, как больно я ударился, — пожаловался он, потирая лоб. — И кофе жалко. Хороший кофе, честное слово!

— Я знаю. Не волнуйся, еще осталось больше половины. Найдешь кипятильник — прокофеинишь весь заезд. — И поддразнила: — Своим бескофеиновым кофе. Честное слово!

И туг его прорвало. Низкий раскатистый смех заполнил маленькую комнату.

— Ха-ха-ха, хорош Финдлей! Наврал, лоб чуть не разбил, шкаф едва не поломал, ликер — на полу, кофе — под ногами, ха-ха-ха! Вот уж точно: незваный гость хуже татарина!

Отсмеявшись, они дружно огляделись. Он поднял уцелевшую бутылку и осторожно поставил ее на стол. Лариса опустилась на колени и сказала.

— Ну-ка, татарин, давай убирать!

Четыре ладони заерзали по ковру, сметая в горку рассыпавшийся кофе и приближаясь друг к другу. Две пары рук, столкнувшись, замерли. Лица оказались близко, слишком близко друг от друга.

— Лара… — шепнул он и заглянул в глаза. Его потемневшие зрачки вспыхивали и притягивали.

— Тебе пора идти, — прошептала она. — Поздно уже. Я подмету. Здесь щетка есть. В ванной. Я видела. Честное слово…

Он обхватил ладонями ее лицо и притянул к себе.

— А глаза у тебя — зеленые. Как у кошки. Честное слово.

— А у тебя — только один глаз зеленый. Это очень странно.

— У тебя очень красивые глаза.

— А у тебя — нет.

— И очень нежная кожа.

— А у тебя — грубая.

— И очень соблазнительные губы.

Опередив ответ, он приник к ее губам. Его губы были нежными, требовательными и очень умелыми. Кончик влажного языка ласково и настойчиво проникал внутрь, преодолевая слабое сопротивление, целовал, извивался, обжигал. У нее закружилась голова. Она оттолкнула его и поднялась с колен.

— Нет! Я не могу.

— Почему? Нас тянет друг к другу. Я хочу тебя, ты хочешь меня. Мы — взрослые люди. Кому от этого будет плохо?

— Твоей жене.

— Нет.

— Да.

Наступило молчание.

— Иди ко мне, — шепнул он. — Сделай один шаг. Не бойся. Только один.

Он смотрел на нее. И ждал. И не уходил. И она — шагнула. Вперед. К нему. От — предателя-мужа, от — обиды от — боли, от — замороженности.

Под ногой хрустнула темно-коричневая горка.

Глава 20

«Ничего, глаза боятся — руки делают! Переписать поучения Арно — плевое дело… Как хорошо, что у моей мамы глупая девочка родилась!» Сидя у раздевалки «Склифа», Васса переписывала автошкольный урок и благодарила собственную бестолковость, которая помогла ей выкроить для этого время. Дело в том, что вчера, справляясь по телефону о состоянии больного Яблокова из хирургии, она забыла спросить, когда у них приемные часы. И конечно, приплелась не вовремя, почти на час раньше. Зато теперь у нее точно будет два экземпляра: один — для Сергея, другой — для себя. Василиса поставила точку и, довольная, пролистала страницы. «Это сколько ж надо было выпить, чтобы так написать!» — сказал бы нормальный человек, увидев Вассино «творение». Буквы шагали вкривь и вкось, наскакивали одна на другую, пинались и пихались, лезли друг другу на головы — словом, не выражали мысли, а выясняли отношения: ты кто такая, а ты кто такой. Создатель этой немыслимой компании линий и завитков удовлетворенно вздохнула и скромно оценила дело своих рук: «Замечательно! Немножко неровно, но и так сойдет. Половинка буханки лучше, чем совсем без хлеба». «Половинка», подмигнув со страниц огрызком завитка, поддержала своего создателя: ага, дескать, прорвемся! «Нормально, — размышляла Васса, не заметив подхалимку, — это я себе оставлю, а то, что в классе записывала, — Сергею. Там немножко разборчивее». Справедливость восторжествовала и Вассины уродцы, затихнув, успокоились — до следующей встречи, когда им придется втолковывать своему творцу: кто есть кто.

Переписчица откинулась на спинку жесткого кресла, обтянутого коричневым дерматином, и прикрыла глаза. Слава Богу, с Сергеем все обошлось. Удар в спину оказался не смертельным. Нож прошел между ребрами, не задев сердце и легкое. Рука ублюдка еще не обрела сноровки убийцы, но уже спешила по этому сволочному пути, и, если ее не остановить, кто знает, — в следующий раз она может оказаться ловчее. Следователь, получив от Вассы подробное словесное описание всей троицы, выразил уверенность, что подонков найдут.

— Вы не волнуйтесь, — успокаивал он ее, прощаясь, — мы их найдем. Есть тут у нас один «деятель» на примете. Очень похож на вашего мелкого.

— Моего?

— Извините, оговорился. На одного из тех, кто на вас напал.

— Спасибо, — вымученно улыбнулась она, — поймайте этих выродков. Прошу вас.

— Да, такие дела, — вздохнул следователь, — еще только жить начинают, молоко на губах не обсохло, а уже по макушку в грязи. Копошатся, червяки, мать их за ногу! Извините! — спохватился он.

«Сволочи! По их вине на больничной койке валяется полный сил, нужный, хороший человек. Нет, это им так просто с рук не сойдет!» Над головой щелкнуло. Васса открыла глаза. Настенные часы дали «добро» посетителям, упершись короткой стрелкой в цифру «пять». Родственники и друзья больных потекли ручейком в открытую дверь, обвешанные пакетами и сумками. «Идиотка, а я-то — с пустыми руками! Лучше бы вместо тетрадки сок принесла и фрукты. А еще лучше — и сок, и фрукты, и тетрадку. Ладно, ничего страшного, — успокоила себя, — может, ему еще ничего нельзя. Третий день всего как операцию сделали». Она пристроилась хвостом к девочке лет восьми и толстой тетеньке с пакетами. Тетенька втолковывала пухленькой девочке:

— Сейчас, Оленька, мы поднимемся к папе. Он в пятнадцатой палате лежит. А потом ты с ним побудешь, а я поговорю с дядей-врачом, который папе аппендицит вырезал. Хорошо?

Девочка вяло кивнула. Видно, перспектива сидеть в больничной палате с прооперированным папой ее не радовала.

— Вот и замечательно! Папа соскучился