— Как жаль, что твои родители не дожили до этого дня!

Старая женщина вздохнула, тяжело приподнялась со стула и подошла к серванту. Она неспешно открыла полированную дверцу и достала темно-зеленую бутылку с золотистой фольгой, обмотавшей узкое горлышко.

— Простите меня, дети мои, если я заплачу. Это — от счастья… Береги ее, Юра. Дороже Юленьки у меня никого нет, в ней — вся моя жизнь. — Она не сводила с Юрия глаз. — Мне кажется, ты хороший человек и сумеешь сделать ее счастливой. А ты, солнышко, береги вашу любовь. Давайте выпьем, ребятки. Это шампанское ждет своего часа уже два года. — И заплакала, улыбаясь и не пряча слез.

— Бабулечка, ты что, моя хорошая? Я очень счастлива, честное слово!

— Я знаю, родная. Не беспокойся, это счастье во мне проливается…

Лежа на раскладушке в бабушкиной спальне (Юру положили на диване в соседней комнате), она долго не могла заснуть: все прислушивалась к тихому дыханию рядом. И расслабилась, только когда услышала тихое посапывание. «Заснула, слава Богу!» — с облегчением вздохнула Юля и уставилась в окно. В щель незадернутых штор проглядывала звездочка, по стеклу постукивала виноградная ветка. Юля хорошо помнила, какие крупные гроздья «изабеллы» свисали над бабушкиным окном и как отгоняла в детстве строгая москвичка-задавака дворовых мальчишек, норовивших украсть роскошную кисть с темно-фиолетовыми душистыми ягодами. Вспомнилась и первая любовь, Шурка-клыкастый, похожий на польского актера Дэниэля Ольбрыхского. Как долго сокрушалась она тогда, что постеснялась до конца прочесть его записку — признание в стихах, переданное через соседа Альку. Это было в третьем классе, когда Юля жила у бабушки, а родители находились в очередной экспедиции. И шелковицу на соседнем углу вспомнила — ее вечно обдирал Шурка, он таскал ей горсти сочных ягод, от которых чернели губы и ладошки. И огромный раскидистый платан, прозванный ими «пузатым деревом». И толстую Наташку, вечно выпрашивающую то яблоко, то вафельный стаканчик, который Юля покупала у мороженщицы за копейку. Каким счастливым было детство! И как беспечно тратилось — на детские обиды, упрямые слезы, дневной летний сон, в который неумолимо загоняла бабушка. Вся эта вереница вкусных, жарких, щедрых дней называлась «летние каникулы» и с нетерпением ожидалась каждый учебный год. А море! За лето кожа просаливалась так, что язык ощущал ее солоноватый вкус весь сентябрь, и хлорированная московская вода не могла вытравить этот черноморский привкус. «Завтра с утра обязательно поведу Юрку к морю! И покажу ему валун, с которого мы ныряли, и «пузатое дерево», и шелковицу…»

Во сне Юра стоял у платана и, почтительно склонив перед Юлей голову, просил согласия на брак с бабушкой. Бабушка стыдливо прикрывалась белым кружевным шарфиком и хихикала, поглаживая светлую кору дерева. А обалдевшая Юля молча на них смотрела и не знала — плакать ей или смеяться.

Проснулась она от позвякивания чашек и ложек и не сразу сообразила, где находится, но через несколько секунд все вспомнила, сладко потянулась, поднялась с узкой раскладушки, оделась и вышла в кухню. За столом, попивая чаек, мирно беседовали бабушка с Юрой. На рабочем столе у плиты высилась гора продуктов, увенчанная прозрачным пакетом, из которого выглядывал серый пушистый платок.

— Юленька проснулась! — радостно всплеснула руками бабушка.

— Доброе утро! Чаевничаем?

— Доброе утро, ладушка моя! Я решила напоить Юру перед завтраком чайком на травах. Очень полезно.

— Доброе утро, Юль! У тебя не бабушка, а кладовая полезных советов, как сохранить здоровье, — пошутил он, — Целительница, фитотерапевт.

— Южные травы, Юрик, напоены солнцем и морем — они все болезни излечивают, надо только знать, как и когда эти травы собирать. А вообще, дети мои, любите Бога и людей — и никакая хворь не пристанет, и все беды отступят. Юленька, детка, зачем же вы так потратились? — резко сменила тему бабушка. — Продуктов навезли — мне и не съесть одной. А за платок, солнышко, спасибо большое! Честно говоря, лет тридцать мечтаю об оренбургском платке. Был у меня такой в молодости, от мамы остался, но разве ж молодой ценишь такие вещи? Затерялся где-то. А этот я уж и доставать из пакета не стала — тебя ждала. Дай-ка я тебя поцелую, радость моя. — На бабушкиных глазах заблестели слезы.

Юля, ничего не понимая, открыла рот, но наткнулась на предупреждающий взгляд, и все сразу стало ясно. Проглотив комок в горле, она поцеловала бабушку и сказала:

— Носи на здоровье, бабуля. Это тебе от нас с Юрой подарок. Давай примерим.

Они достали огромный, с красивой ажурной каймой по краям, пушистый платок и Елизавета Кирилловна накинула его на плечи. Он покрыл небольшую фигурку почти целиком, опушистил до самых колен.

— Какая прелесть! — восхитилась Юля. — Ты как сибирская кошка Нюрка. Помнишь, какая пушистая была?

— Еще бы не помнить! Кто у нее роды-то принимал? — рассмеялась счастливая бабушка. — В нее же все окрестные коты были влюблены! Бывало, как выпустишь на улицу — все, готовься котят принимать.

Завтракали весело и сытно. Бабушка все пыталась подсунуть что-нибудь из привезенных внучкой московских деликатесов, но, дружно отказавшись, ребятки умяли яичницу с помидорами, запили ее чаем и не устояли перед пирогом с курагой. После того как Юля вымыла посуду и разобрала продукты, забив холодильник и навесной шкаф, они, клятвенно пообещав вернуться не позже шести, отправились в город.

Сейчас, в салоне самолета, летевшего в Москву, Юля не смогла сдержать улыбки, вспомнив, с каким восторгом неуемный храбрец карабкался на валун.

— Ты чему улыбаешься?

— Вспомнила, как ты на валуне скакал.

— Как горный козел?

— Скорее как таежный медведь. Чуть не свалился в море.

— Ах ты рыжая нахалка! — шутливо возмутился он. — Вот обниму тебя дома — тогда узнаешь, что такое медвежья хватка!

— Я говорю о твоей неуклюжести, а не о хватке. — И пихнула его острым локотком в бок — чтоб не задавался.

Господи ты Боже мой! Как же хорошо рядом с ним! Легко, надежно и очень-очень спокойно. Юля вспомнила, как, провожая их, бабушка шепнула в прихожей:

— Береги его, Юленька! Он хороший.

Юля счастливо вздохнула, закрыла глаза и прислонилась к любимому плечу. Жизнь открывала перед ней все новые и новые двери в счастье, и каждая казалась — роскошней не бывает!

Глава 19

27 октября, 1982 год

Улицы, как переплетенные пальцы, извивались, изгибались, ныряли одна в другую и заканчивались ладошками площадей. Улицы манили, лукавили, совращали — заколдовывали, настраивая на лирику и вызывая на откровенности. Как отличались эти маленькие узкие улочки от туповато-прямолинейных широких московских проспектов. В этом асфальтовом