— Пойдем, а? — Его разноцветные глаза, потемневшие в быстро сгущавшихся сумерках, смотрели с мольбой. На непокрытой голове вырастала белая шапочка, которую старательно вывязывал снегопад. Именно эта шапочка и решила все за Ларису.

— Хорошо, пойдем! — неожиданно для себя согласилась она. — Далеко идти?

— Нет, — обрадовался Никита Владимирович, — совсем недалеко. Минут пять, не больше.

Эти пять минут шли молча. Говорить было не о чем. Да и невозможно — в лицо лепил снег, который словно дал себе слово превратить их в живые сугробы. Они шли, опустив головы, и каждый, наверное, думал о своем. «Как хорошо, что я ресницы не накрасила, — мелькнула дурацкая мысль, — были бы сейчас вокруг глаз черные разводы». У входа в неприметный домик, покрытый красной черепичной крышей, он распахнул перед ней дверь.

— Прошу!

Лариса вошла в небольшой холл, освещенный мягким оранжевым светом. Если бы не швейцар за стойкой с вешалками, никогда бы не подумать, что это ресторан — скорее уютная квартира, где живут гостеприимные хозяева, всегда готовые принять гостей.

— Добрый вечер! У вас заказан столик?

Перед ними возник метрдотель и, приветливо улыбаясь, вопросительно смотрел на пару, запорошенную снегом. Никита Владимирович что-то негромко ответил по-латышски и показал небольшую пластиковую карточку, вынув ее из бумажника.

— О, прошу! — в почтительном полупоклоне склонился приветливый хозяин. — Мы всегда рады гостям из Москвы. — Его глаза с интересом скользнули по Ларисе.

— Что ты ему сказал? — поинтересовалась она, устроившись за круглым столиком для двоих, расположенным в укромном уголке.

— Сказал, что ты — известная московская телеведущая.

— А ты кто?

— А я скромный чиновник, — отшутился он.

«Темнила ты, а не чиновник, — подумала Лара, — хищный, зубастый темнила. И не ухмыляйся, пожалуйста, так самодовольно. Я пошла с тобой, только чтобы забыться, чтобы выплюнуть из себя эту проклятую тоску. И чтобы поесть и согреться. Вот так!» Они заказали легкий овощной салат, сыр, бутылку сухого белого вина и фирменное блюдо «Влюбленный Пьеро» — им оказался лосось, запеченный с грибами и сыром и затейливо украшенный зеленью с овощами.

— Вот участь всех бедных влюбленных! — пошутил Никита Владимирович, узнав, что скрывается под поэтическим названием. — Их ловят в сети, разделывают и подают выпотрошенными на блюде вперемешку с разной вегетарианской ерундой. Да еще и издеваются, присваивая нелепые клички типа «Влюбленный Пьеро».

— Глупости! — с улыбкой возразила Лариса. — Для влюбленных счастье дарить себя. Посмотрим, что ты скажешь после того, как этот «Пьеро» одарит тебя своим вкусом. По описанию это должно быть очень вкусно. К тому же здесь хорошо готовят — сам говорил.

— А ты действительно думаешь, что дарить себя другому — это счастье? — небрежно спросил он, разливая вино в бокалы.

— Конечно! — удивилась Лара глупому вопросу.

Она согрелась, оттаяла и решила не портить себе настроение его идиотским мироощущением. В конце концов, замуж за него не идти, что ей за дело до того, как он воспринимает жизнь! Для него — это дикие джунгли, борьба сильных и слабых за выживание. Для нее — взаимная поддержка и дружба. Что ж, в этом мире — каждому свое. Какой смысл обижаться или спорить, кто прав?

Они много танцевали. Партнер он, конечно, превосходный. Лариса отбросила сдержанность и полностью отдалась негромкой вкрадчивой музыке и сильным, уверенным рукам.

— А мы прекрасная пара, ты не находишь? — шепнул он.

Она вопросительно подняла глаза.

— Танцевальная, разумеется. — И хитро улыбнулся. Он заказал еще бутылку вина.

— На десерт.

Вино оказалось очень вкусным — сладким, густым и душистым. Потом снова вернулся к Испании. Рассказывал о сиесте, которой испанцы дружно предаются в самые жаркие послеобеденные часы; о Средиземном море — вода в нем такая чистая и прозрачная, что на глубине десяти метров и даже больше спокойно удается разглядеть дно; о мадридских и барселонских улочках, где вытянутыми руками можно одновременно дотронуться до стен противоположных домов; о пышных загорелых сеньорах и о смуглых стройных сеньоритах; о фламенко, которым наслаждается в своем любимом ресторанчике, и о мальчике-танцоре, хрупком, грациозном и большеглазом. Но очень прагматичном.

— Так и заглядывает в твой карман! — смеялся он.

Он только ни словом не упомянул ни о своей семье, ни о своей работе. За кофе Лариса призналась, что не знает об Испании ничего, кроме Сальвадора Дали и Гарсиа Лорки, с которым одно время дружил знаменитый художник и к которому, как ни странно, испытывал зависть.

— Мне из картин Дали нравится только «Постоянство памяти». Знаешь, где повсюду изображены растекшиеся часы. Не знаю чем, но она меня завораживает. Могу уставиться и смотреть на нее по часу, если время есть, конечно.

— Знаю, — кивнул он, — это известная картина. А я был в музее Сальвадора Дали.

— Завидую! — вздохнула Лариса. — А из всех стихов Гарсиа Лорки я помню, к стыду своему, только две строчки. — И она прочла, вкусно смакуя раскатистое «р»: — «Вер-р-рде ке те кьер-р-ро вер-р-рде, вер-р-рде бар-р-рко, вер-р-рде р-р-рамас. Эн кабалья эн ла ман-танья…» Дальше не помню, давно читала, в юности.

— Значит, вчера, — улыбнулся он, — ты же совсем юная. А у тебя прекрасная дикция, актерская, я бы сказал. И внешние данные отличные. Из тебя в самом деле могла бы получиться неплохая телеведущая. Ты не пробовала? Есть дикторши — смотреть не на что! Да и говорят с кашей во рту. И ничего — вещают себе каждый вечер! И всем довольны, и все довольны.

— В дикторы не стремлюсь. Мне не интересна эта профессия. Скучно всю жизнь читать чужой текст.

— А как же актеры? Ведь они тоже произносят не свои слова, а кем-то придуманные.

— Вот именно, произносят, а не читают! И не просто произносят, а проживают чужую жизнь, где слова, естественно, написаны не ими. Но они вписываются в эти слова — душой, нервом. А это совсем не одно и то же.

— Красиво излагаешь! А нельзя у вас самой писать текст и выдавать его в эфир?

Лариса пожала плечами.

— Можно, конечно. Но у меня пока не тот ранг.

И вдруг, неожиданно для себя, рассказала ему о предложении Гаранина и о работе, которая ждала ее в Москве, и о перспективе. Правда, весьма далекой, по ее мнению, и очень призрачной.

— Слушай, но это же потрясающе! Я уверен, у тебя получится. У тебя и первый блин выйдет оладушком, как бабка моя говорила.

— Для того чтобы испечь первый блин, нужно сковороду маслом помазать, — улыбнулась она этой внезапной горячности. — А у меня пока не то что